Алена и Аспирин

– В поликлинике, – женщина пренебрежительно ухмыльнулась, – такого препарата раньше не было, его только вчера привезли. – Неужели ты боишься? Это же совсем не больно.

Алена перевела взгляд с Аспирина на докторшу и обратно.

– Простите, – хрипло сказал Аспирин. – Можно вас на минуточку?

– А можно потом? Я уже приготовила шприц, – немного раздраженно отозвалась форменная тетка.

– Я хотел бы уточнить, что за препарат, – сказал Аспирин. – У Алены… аллергия. На некоторые лекарства.

– Вот как? Только не на этот препарат. На него не бывает аллергии.

– Могу я посмотреть этикетку?

Женщина уставилась на него с нескрываемым раздражением:

– Вы что, медик? К чему эти споры?

– Не надо мне никаких уколов, – сообщила Алена. – Кто вы такая, чтобы ко мне приставать?

Женщина быстро глянула на Аспирина. Тот развел руками: ничего, мол, не могу поделать; женщина взглядом смерила расстояние. Шприц подрагивал в ее руке, как жало.

Аспирин задержал дыхание.

Одновременно случились несколько событий. Тетка прыгнула на Алену, будто кобра, Аспирин кинулся, желая удержать руку со шприцем, соседи сверху включили стереосистему и по комнате разлился низкий рык, похожий на раскат отдаленного грома.

Женщина стряхнула с себя Аспирина и отскочила к самой двери. Алена сидела, прижимая к себе медвежонка, и Мишуткины пластмассовые зенки глядели на докторшу и больше ни на кого. Аспирин готов был поклясться.

От ударов соседской «бочки», от металлических басов дрожали стены и качалась люстра. Докторша раздувала ноздри; Аспирин представил, как Мишутка вырывается из Алениных рук и, вырастая на глазах, вскидывает когтистые лапы. Как брызги крови пачкают потолок, синий форменный костюм становится бурым, лохмотьями повисает кожа и крик захлебывается…

Докторша поймала его взгляд. Гудели басы за перекрытиями – как раскаты отдаленного грома. Докторша перевела взгляд с Аспирина на Мишутку, потом на Алену…

И ушла. Ретировалась, едва не забыв саквояж.

* * *

– Значит, ты решил меня сдать?

Алена канифолила смычок, как ни в чем не бывало. Аспирин нервно расхаживал из угла в угол, руки до сих пор тряслись, и мизинцы немели.

– Что за тетка? Это ты ее позвал?

– Знаешь что, – Аспирин остановился. – Бери скрипку… Иди, играй им. Страх, чесотку, понос, да что угодно. Они будут приходить и приходить, а ты им будешь давать концерты. Вперед. Они меня будут сажать, ты меня будешь отмазывать, пока в окошко не заглянет снайпер с вертолета и не пристрелит нас обоих.

Алена рассмеялась:

– Снайпер? Ой, не могу!

– Послушай, – он сцепил пальцы. – Ты все-таки моя дочь или это брехня?

Алена прошлась по скрипке смычком, легонько подстроила струну «ми».

– Ты мне ответишь или нет?!

– Успокойся, – она посмотрела на него поверх смычка, как недавно на докторшу. – Никому ты, в самом деле, не нужен, никто тебя не похитит, не посадит, не обидит… А себя я сумею защитить. Не трясись.

И она заиграла гамму.

– Да нет же! – рявкнул он, перекрикивая скрипку. – Ничего ты не сумеешь! Звони своему гуру… своей крыше… этому босому хмырю. Иначе они возьмут тебя, когда ты будешь спать, или на улице, или в музыкальной школе… Вколют снотворное и увезут, и я ничего не смогу поделать!

Алена играла, не обращая на него внимания. Аспирин, как побитая собака, поплелся к себе, и просидел в Интернете до самого вечера, заливая мутным потоком информации и злость, и растерянность, и страх.

А вечером, не в силах ничего с собой поделать, спустился этажом ниже и позвонил в соседскую дверь.

* * *

День за днем валил снег.

Их квартиры, расположенные одна над другой, были когда-то близнецами. За десять с лишним лет каждая изменилась в соответствии со вкусами хозяина. Теперь Аспирину казалось, что он существует в двух параллельных реальностях, и дорога между ними – два лестничных пролета; возвращаясь к себе, он вздыхал с облегчением и грустью.

Машины увязали в сугробах, коммунальные службы увязали в проблемах, город мучился непроходимостью. Дети вопили от счастья, барахтаясь в снегу и швыряясь снежками. Алена, поскрипывая сапожками, ходила в музыкальную школу, из-за плеча у нее выглядывала припорошенная снегом плюшевая голова.

Первые дни Аспирин страшно нервничал. Он боялся, что Алена вдруг возьмет и не вернется. Но она возвращалась, как ни в чем не бывало, ужинала и бралась за скрипку, и на вопросы Аспирина отвечала односложно: нет. Ничего особенного. Никто не подходил, ни о чем не спрашивал. Все по-старому.

Ожидание краха затягивалось. Аспирину казалось, что он застыл в падении, как снежинка-мутант, что он парит в невесомости, и от того желудок подкатывает к горлу.

Форточки Ирины на четвертом этаже были приоткрыты. Оттуда вытекал, струясь на морозе, теплый домашний воздух. Аспирин принимался лихорадочно что-то решать, но время уходило, приходилось собираться либо в клуб, либо в редакцию, либо еще куда-то, куда никак нельзя было не пойти. И он выходил из дома и удирал в иную реальность, где было шумно, весело, где его, Аспирина, надрывно любили. Он снова становился самим собой, легким, ироничным, равнодушным. И верил, что это уже навсегда.