Альфа и Омега. Книга 2

— Обещание на мизинчиках? — расплылась в широкой улыбке я, и он, коротко прыснув, кивнул. Соединив пальцы, мы прижались друг к другу лбами, и я мысленно твердо пообещала себе, что с этого момента больше не позволю своим сомнениям встать между нами. Меня в тот момент переполняло столь многое и столь многое требовало выхода, что, казалось, еще чуть-чуть и меня просто разорвет. И сейчас я как никогда хотела это услышать — раз уж альфа обещал, что мне стоит только попросить.

— Скажи, что любишь меня, — шепотом попросила я. — Прямо сейчас. Скажи, что любишь меня, Йон.

— Выходи за меня, Хана, — вместо этого ответил он, и, кажется, в тот момент я перестала дышать. Отстранилась, глядя на него огромными, ничего не понимающими глазами, и не смогла выдавить из себя ни звука.

— Скажи «да», — почти потребовал он, но я слышала в этом голосе не самоуверенного альфу, а обмирающего от волнения и собственной смелости парня, который как будто бы на пару минут забыл о том, что является большим и страшным боссом криминального мира. Пусть даже пока неофициально.

— Да, — послушно прошептала я, а потом, словно вновь обретя голос, воскликнула уже громче: — Да, конечно, да! Йон, ты это серьезно?

— Хотел поскорее покончить с этой глупой формальностью, — пожал плечами он. Волнение из его голоса пропало, и я как нельзя более отчетливо увидела в этом длинноволосом черноглазом мальчишке того, кому предстоит стать легендой Восточного города. И он был моим. А я — его. И это по-прежнему было единственным и самым главным, что имело значение.

После нашего переезда в пентхаус Йон дал мне карт-бланш на ремонт и полностью доверил мне заниматься интерьером нашей — теперь правда нашей! — квартиры. Я первым делом решила избавиться от золотисто-голубой цветовой палитры, отдав предпочтение цвету слоновой кости, древесным и насыщенно-винным оттенкам. Ничего слишком яркого или намеренно контрастного. Я хотела, чтобы, возвращаясь домой, мой альфа ощущал тепло не только телом и душой, но даже глазами, а потому очень тщательно следила за тем, чтобы все элементы интерьера гармонировали друг с другом, не загромождая пространство, но и не создавая ощущение неприятной пустоты, как в квартире Гарриса.

За этими нехитрыми заботами прошел июль. Иногда я брала перерыв от своих строительно-дизайнерских работ и навещала девочек в Доме. Там тоже полным ходом шла перестройка, и Ория буквально порхала по коридорам, раздавая указания рабочим. Я, кажется, еще никогда не видела ее такой счастливой. Конечно, перемены не всем пришлись по нутру — Сузи и часть девочек из ее компании заявили, что не собираются «корчить из себя клоунов», а потому ушли в другие бордели. Кто-то и вовсе решил начать новую жизнь и устроиться на нормальную работу, но большинство, в том числе Нора и Поппи, все же осталось. Не только потому, что хотели попробовать себя в новой роли хостесс и сценических артистов, какими их в своих мечтах видела Ория, но и потому, что Дом для многих из них давно стал единственной семьей.

Джен и отец Горацио так и не приехали, но подруга прислала мне открытку откуда-то из Италии, в которой косвенно дала понять, что они занимаются какой-то зацепкой и хотят все проверить наверняка, прежде чем возвращаться. Я старалась не слишком переживать по этому поводу, но все же попросила Медвежонка держать руку на пульсе — если вдруг до него докатятся слухи о каких-нибудь проблемах, связанных с именами этих двоих, я хотела узнать об этом первой.

Самого Дани я все так же чаще видела по телевизору — где-то в конце июля он дал большое интервью одному именитому журналисту, приехав к нему в студию. Злые языки потом шептались, что кардинальский сынок слишком слащавый и смазливенький, чтобы хоть кто-то воспринимал его всерьез, и что ему место на модных показах и в разделе светской хроники, а не в религиозном сообществе. Но лично мне это интервью понравилось. Медвежонок держался с достоинством, на каверзные и откровенно провокационные вопросы либо не отвечал, либо давал такие ответы, которые не содержали в себе ни грамма информации. Главная же его мысль, которую он повторил несколько раз, сводилась к тому, что Церковь слишком закостенела в собственных устоях, а ее запреты и запугивания не привлекают молодежь, а, наоборот, отталкивают и заставляют поступать наоборот зачастую просто из чувства противоречия. Он говорил о необходимости вести открытый и честный диалог с подрастающим поколением, потому что главная задача Церкви это показать правильный путь, а не наставить на него силой. Я почти уверена, что эту речь и многие из его ответов они с госпожой Боро тщательно продумали заранее, но тем не менее она оказала нужный эффект. Общество раскололось на две части — кто-то «малолетнего выскочку» осуждал и открыто критиковал, называя популистом и отцовским проектом, а кто-то искренне им восхищался, стремился подражать и даже говорил, что впервые за много лет вообще заинтересовался, чем там Церковь занимается помимо того, что клеймит гендерно нечистых и призывает активно и безостановочно размножаться.