Альфред Великий, глашатай правды, создатель Англии. 848-899 гг.

По форме, сюжету и теме «Утешение философией» и «Монологи» очень близки. Оба сочинения представляют собой диалог между Мудростью и человеческой душой, в обоих обсуждаются метафизические вопросы: определение добра и зла, природа Божественного, явления невидимого мира. Речевые обороты, сравнения, метафоры и примеры в двух переводах настолько похожи, что доказывают со всей убедительностью их принадлежность одному автору.

В первой книге переводчик весьма точно следует латинскому оригиналу, но делает важные дополнения, которые служат весомым аргументом в пользу авторства Альфреда. Король спрашивает, кто он есть, смертны ли его разум и душа или бессмертны, и его разум «с трепетом» бродит «в поисках разных диковин». Он сравнивает память с добрым наместником, хранящим сокровища знания, сопоставляет человеческую душу, неразрывно связанную с Богом, с кораблем, которого удерживают якоря надежды, любви и веры и представляет Господа как хозяина большого поместья или короля, в дом которого собираются отовсюду его подданные^{263}

[76]. Переводчик отступает от оригинала, когда описывает смену времен года или рассуждает о великом даре дружбы. Отталкиваясь от утверждения блаженного Августина, считавшего, что для ученых занятий требуется одиночество, он приходит к собственным рассуждениям, возможно навеянным воспоминаниями о многочисленных заботах, мешавших его литературным трудам. Альфред говорит устами Мудрости: «Ты должен найти тихое уединенное убежище… и нескольких мудрых и опытных людей, которые не станут препятствовать тебе, а помогут тебе достичь наибольшего, что в твоих силах» и добавляет к ответу Августина: «У меня ничего этого нет», собственное пояснение: «ни времени, ни помощников, ни тихой обители, где я мог бы предаться своим занятиям [cneft

]»^{264}.

В тексте появляется такая любопытная деталь, как грамота властителя, скрепленная печатью^{265}

. Не менее интересен и другой эпизод: переводчик, рассказывая, что представляет собой «наука, которую мы именуем geometrica», ссылается на нехитрые приспособления, вроде яблока, шара или раскрашенного яйца, с помощью которых объясняется движение небесных светил^{266}

. Эти мелкие штрихи весьма характерны и показательны.

В тех фрагментах, где автор определяет познание Бога как «ремесло ремесел», говорит о людях как об «орудиях» Господа и объясняет, что король должен быть достаточно богат, чтобы кормить и содержать тех, чье благополучие зависит от него^{267}, прослеживаются отчетливые параллели с «Обязанностями пастыря» и «Утешением».

Во второй книге, особенно в последней ее части, Альфред дальше отходит от латинского текста. Рассуждая о бессмертии, король старается, чтобы ход его мысли был понятен английским читателям: он пропускает логические построения Августина; основой для его доводов служат: высказывания Христа, пророков, апостолов, Отцов Церкви и исконное стремление каждой души к вечной жизни. Альфред поясняет общие высказывания понятными, знакомыми примерами, называет апостолов «тэнами Христа»^{268} и, обращаясь к своим любимым темам, говорит о том, что смертные короли правят под рукой Господа; восхваляет Божественную любовь как высшее благо и мудрость и доказывает тщету и суетность земной власти. Передавая суждение блаженного Августина о том, что никакое свидетельство не покажется ему слишком невероятным, если оно подкреплено авторитетом Господа, Альфред формулирует принцип, которым он сам руководствовался при оценке сообщаемых ему сведений: «И у меня есть много соратников, коим я верю: когда они говорят о том, что видели или слышали, я принимаю их слова за истину, как если бы сам видел это или слышал»^{269}.