Али-Баба и сорок разбойниц

Зульфия должна была немедленно, сейчас, получить ответ. Ибо от него зависело многое, почти все. Ведь если эта сильная, грациозная, словно дикая кошка, девушка и есть та самая брошенная Суфия, которая искала смерти от отчаяния, то тогда и для нее, Зульфии, тоже открыт путь к новой жизни — сильной и свободной.

Но Суфия лишь рассмеялась в ответ и повторила:

— Не старый еще иноземец… О Аллах, как удивительно гладко можно назвать этого ничтожного и презренного шакала…

— Так говорят…

Суфия кивнула. Несколько мгновений длилось молчание, а потом хозяйка пещеры (так подумала о ней Зульфия), склонив голову набок и бросив взгляд на перепуганное лицо девушки, проговорила:

— Я могу спорить на кувшин, полный золотых динаров, что тебя бросил возлюбленный… Нет, на два кувшина…

— И ты, конечно, выиграешь спор. Ведь счастливые, спокойные, радующиеся любви женщины не знают о тайне этих мест.

— Они слишком заняты ублажением никчемных существ, которые по какой-то злой ошибке природы считают себя мужчинами. Хотя, на мой взгляд, этих несчастных существ более разумно было бы назвать глупыми и жадными детьми.

— И это очень похоже на истину…

Голос Зульфии был печален. Ибо сейчас, в этих жестоких словах она расслышала, как глубоки душевные раны прекрасной Суфии. Должно быть, лицо ее выразило живейшее сочувствие, ибо Суфия, холодно усмехнувшись, проговорила:

— О нет. Не жалей меня, добрая Зульфия, дочь кади. Да, некогда мне пришлось несладко. Да, мне было очень больно. Но боль вскоре прошла, а вот желание отомстить — нет.

Эти слова хозяйки пещеры вновь изменили настроение Зульфии.

— О моя сестра!.. — она залилась слезами. Она опять чувствовала себя одинокой и брошенной, потерянной и преданной…

— Ну что ты, красавица… Не плачь… Разве тот презренный, о ком ты проливаешь потоки слез, заслуживает этого?

Сквозь рыдания Зульфия смогла проговорить:

— О нет, я плачу не о том, что он ушел. Я плачу, ибо я теперь осталась совсем одна. И нет у меня больше защиты, нет друга, нет опоры в жизни…

Глаза Суфии вдруг стали холодными, как сталь клинка:

— А разве раньше у тебя был друг? Был защитник? Раньше была опора в жизни?

Зульфия попыталась вспомнить свою счастливую, как ей казалось, семейную жизнь, и вдруг поняла, что это именно онабыла опорой для своего глупого и тщеславного мужа. Она опекала его, внушала ему уверенность в успехе любой сделки. Она упрашивала отца о снисхождении, если муж вместо прибыли получал лишь убытки. И, о Аллах, какой стыд, она всегда находила мужу оправдание…

— О как ты права, сестра… — потерянно кивнула Зульфия. — Муж мой давно уже не опора мне, не защитник, не друг…

— Так почему же ты, глупая женщина, избавившись от такой тяжкой ноши, рыдаешь, как в день похорон? Разве не должна ты петь от счастья, став свободной? Разве не можешь ты порадоваться тому, что теперь это сомнительное счастье принадлежит другой? И что ей придется наслаждаться им, быть может, до конца своих дней?

Каждое слово больно ранило Зульфию. Ранило, но и исцеляло. Ибо Суфия оказалась стократно права.

И в тот миг, когда девушка осознала эту правоту, она ощутила себя словно заново родившейся, почти счастливой и почти свободной…

— Знай же, сестра моя, впереди у тебя еще много слез, еще долго ты будешь забывать тиранию этого презренного. Но раньше или позже светлое спокойствие придет к тебе вместе с холодным желанием мести. И вот тогда ты будешь к нему готова.

О нет, не прекрасная женщина сейчас стояла перед Зульфией. Суровая дева-воительница, как в древних сказаниях, выпрямилась во весь свой небольшой рост. Глаза Суфии холодно сияли, а пальцы рук сжимали узкий кинжал струящейся, змеевидной формы, который висел на поясе. Сейчас девушка была почти страшна в своей решимости.

«О Аллах, что же будет, когда она утолит свою жажду мести? Что будет с этим несчастным?»

Но миг суровой красоты миновал. Лицо Суфии смягчилось, глаза вновь окатили Зульфию теплым светом.

— Пойдем, сестра. Нас ждут шербет и сласти. Вскоре придут наши подруги и мы сможем поговорить о тебе и том несчастном глупце, который осмелился тебя обидеть.

Макама тринадцатая

(Назло Иблису Проклятому, отцу всех джиннов!)

— Наши подруги, сестра моя? — переспросила Зульфия после того, как пригубила шербет. Почему-то именно эти слова озадачили девушку.

— Ну конечно, красавица. Увы, не одни мы с тобой оказались легковерными дурочками, которые только и могут, что сдувать пылинки со своих обожаемых супругов, ничего не требуя взамен… Таких дурочек много. И, о Аллах, при одной мысли о том, что сегодня нас стало еще больше, у меня болит душа. Это значит, что на землю нашего несчастного города прольется еще не одно озеро слез…

— Но сколько же их, наших с тобой сестер по несчастью?

— Ты, красавица стала тридцать восьмой…

— О Аллах милосердный!

— Увы, это так… Это значит, что тридцать девять подлых мужчин предпочли преданности — страсть, глубокому и сильному чувству — низменное удовлетворение одной лишь похоти.