Аляска, сэр!

– Легче сделать, чем рассказать… – пробормотал Воронцов по-русски. И вновь перешел на язык индейцев: – А давай-ка, Чучанга, поступим так: ты со своими друзьями-воинами нарубишь в лесу жердей примерно в руку толщиной, а потом мы все вместе сколотим из них стол.

Помощник с группой соплеменников послушно удалился в лес, а оставшиеся с графом тлинкиты-подростки стали заносить его вещи в вигвам. Когда один из юношей, затаив дыхание, взял в руки роскошное графское ружье, все остальные тотчас окружили его и с горящими глазами, но крайне осторожно, одними лишь кончиками пальцев, принялись ощупывать выполненные из черненого серебра фигурки птиц и зверей. После того как все вдоволь налюбовались металлическими глухарями и сеттерами, Воронцов взял у юноши ружье и сам отнес его в вигвам. Однако в глазах подростков он из почетного гостя племени уже успел превратиться в великого белого воина. Кому же еще, как не великому воину, могло принадлежать такое чудо-ружье?!

Зная, что скоро ему потребуются гвозди, молоток, ножовка и складной аршин, Алексей Михайлович, помянув Кускова, как тот и предупреждал, добрым словом, достал из кармана куртки заветную «шпаргалку». И действительно: благодаря ей он очень быстро сориентировался в пронумерованных тюках и нашел нужные ему инструменты. «Ай, да Иван Александрович! Ай да мудрец-молодец! – порадовался он мысленно. – Трудновато бы мне сейчас пришлось без этой "шпаргалки"!»

Когда индейцы вернулись из леса, Воронцов придирчиво осмотрел принесенные ими жерди, выбрал наиболее подходящие, тщательно стесал с них топором кору и, разметив складным аршином, отпилил четыре равной длины обрезка, коим вскоре надлежало стать ножками стола. Индейцы во все глаза следили за каждым его действием и с неподдельным восхищением поглаживали ровные и гладкие спилы «ножек». Сам же Алексей Михайлович лишь посмеивался над собой мысленно: «Вот уж не думал, не гадал, что стану когда-нибудь плотничать да столярничать». Вспомнив, однако, что даже царь Петр I безо всякого стеснения тесал топором бревна на голландских верфях, граф приободрился и даже приосанился. Разметив еще два отрезка на жерди, он сделал на ней надпилы, а затем передал ножовку стоявшему ближе всех молодому индейцу-воину со словами:

– Пили вот по этим меткам, но как можно ровнее.

Индеец, высунув язык от усердия, старательно и на удивление ровно отпилил указанные отрезки и теперь с сияющими от счастья глазами потрясал над головой ручной пилой под всеобщий гул одобрения.

– Ножовка, – отчетливо произнес Алексей Михайлович, указывая на инструмент в его руках.

– Но-жов-ка, – довольно четко повторил тот.

Так в обиходе индейцев появилось еще одно русское слово.

Когда с надпилами под пазы было покончено, Воронцов снова заглянул в «шпаргалку» Кускова. «Есть!» – обрадовался он и, сбегав в вигвам, принес стамеску.

Попросив двух индейцев подержать обрезки, граф с помощью стамески и молотка выдолбил пазы и с лихорадочно бьющимся сердцем соединил перекладины с ножками. «Надо же, – искренне удивился он сам себе, – сошлись почти тютелька в тютельку!» Прибить же перекладины к ножкам и вовсе особого труда не представляло.

Дело осталось за столешницей. Понимая, что если ее сколотить из жердей, писать на ней будет невозможно, Алексей Михайлович горестно вздохнул:

– Эх, где бы доски взять…

– Что такое «доски», Алеша? – всполошился Чучанга, озаботившись расстроенным видом русского гостя.

– Это, друг мой, такие ровные деревянные полосы…

Чучанга расплылся в улыбке:

– Иди за мной, Алеша!

За селением тлинкитов, недалеко от берега, были аккуратно сложены бревна разного диаметра и – о счастье! – самые настоящие доски, причем в довольно большом количестве. В порыве радости Алексей Михайлович горячо обнял индейца:

– Большое спасибо, Чучанга, это именно то, что мне нужно!

Помощник, искренне радуясь, что смог удружить гостю, рассказал заодно, как четыре зимы назад у этого берега большими волнами разбило корабль белых людей. Вскоре все белые люди по приказу их главного вождя уплыли на индейских байдарах домой, оставив в селении тлинкитов только младшего вождя, занимающегося скупкой шкур. А вождь Томагучи приказал разобрать обломки корабля, которые называл «имуществом белых людей», на части и сложить их здесь, строго-настрого запретив растаскивать на какие бы то ни было собственные нужды.

* * *

Готовый стол стоял у входа в вигвам. Алексей Михайлович любовно погладил его ровную столешницу, потом проверил на прочность, опершись на нее локтями. Придраться не к чему: сработано добротно. А ведь это было первое в его жизни изделие, изготовленное собственноручно! Правда, по-прежнему не хватало стула, но Воронцов, своевременно вспомнив, что в детстве часто сидел с дворовыми мальчишками на обрубках толстых бревен, просто отпилил чурбан от мачты погибшего корабля.

Придвинув устойчивый деревянный обрубок к столу, он сел на него и удовлетворенно произнес:

– Ну вот, теперь можно и писать.

– Что такое «писать»? – не преминул поинтересоваться любознательный Чучанга значением очередного непонятного слова.

* * *