Алхимия

Над манускриптом в час ночной,Когда над сторонами улицСойдется тьма и схлынет зной,Под гнетом прошлого ссутулюсьНад манускриптом в час ночной.Прилежно воспроизведуОкруглые черты латыни.И как бы невзначай войду В миры, исполненные стыни,В отяжелевшие миры —Гранит замшелый, мрамор битый, —Запечатлевшие пиры И вид пирующего сытый.

Где золото твое, латынь?Где серебро?.. Каржава проза,Тускнеющая, как латунь…Но посмотрите: Крест и Роза Начертаны внизу листа.Наверно, розенкрейцер автор.А за окном шумит листва —Не нынче вычернит, так завтра,Свои зеленые слова..Вся жизнь его вот здесь — мертва.И все же не дают покояПоставленные вкось словаТакою молодой рукою.

И в кровь они, и в бровь, и вкривьВ минускуле зажаты тесном.Наверное, владел порывСтаринным автором безвестным,Ушедшим в темень языка.Зато изгиб пера, смятеньеСтроки, четыре завитка,С листа сбежавшая рукаДля общего уразуменьяВполне достаточны пока.Наверно, на душе егоВ ту пору неспокойно было,

Когда для взора моегоВолненье жуткое явилаДуша.  И мне передалосьОт букв, поставленных нелепо.Так всякий раз уходит летоВ осенний день, слепой от слез…Сшибайтесь, буквы, так и сяк,Как перволед, ледащ и тонок!И лишь тогда поймет потомок,Конечно, если не дурак,Меня, моей строки изломВ единоборствии со злом,И букв разлад мой с тем и с этим…

Отметим, скажет он, отметим!

Под знаком уробороса, или Что сберегла моя память тридцать лет спустя

…Тебя там встретит огнегривый лев,И синий вол, исполненный очей,С ними золотой орел небесный,Чей так светел взор незабываемый.Анри Волохонский

Как это начиналось

1971 год. Работаю в Институте истории естествознания и техники. Прошу С. Р. Микулинского, в то время заместителя директора института, включить в план мою тему «Алхимия как феномен средневековой культуры». С. Р. упирается: «Ведь лженаука же». «А вот и нет», — продолжаю настаивать я. «Советская энциклопедия так пишет», — не унимается он. «А вот и нет», — продолжаю упорствовать я. А он показывает синий том сталинской БСЭ, в которой действительно «А. — лженаука…» А я на сие достаю из портфеля еще пахнущий типографской краской красный том новой БСЭ, в коем «А. — феномен…» С. Р. внимательно читает, медленно скользя взглядом по колонкам статьи, и, дойдя до подписи «В. Л. Рабинович», говорит: «Так это вы же и написали». «Верно, — соглашаюсь я. — Но теперь это мнение всего СССР, освященное знаком египетского Уробороса».

Спасибо Н. Мостовенко, Е. Вонскому, Л. Шаумяну — энциклопедистам из БСЭ, напечатавшим мою статью, которая стала идеологическим верняком для пугливого С. Р.[236]

Автор и те, кто причастен

Причастных много. Но память прихотлива. Она выхватывает из толщи минувшего то одно, то другое. Иногда не в том порядке, в каком это было на самом деле. Иногда с поправкой на примысленное, а иногда просто для красоты картинки. Так сказать, в угоду стилю, а поскольку стиль — это человек, то человеческая правда оказывается правдивей правды факта.

Выхвачены из небытия памяти — гонители, сочувствующие и сопереживатели (Г. Гачев), заступники (Б. Кедров), учители (В. Библер и М. Бахтин), группа поддержки (В. Асмус и Д. Лихачев). О всех о них и только в этом качестве последующая речь.