Алхимики

Господа! Я — золото. В моей властиВсе земные человеческие страсти.Из всех духов, живущих во мгле,Я самый могучий на всей земле.Тысячи людей были моими рабами,И, кланяясь мне, стукали об пол лбами.Сам мудрый царь Соломон

Был мне, золоту, подчинен…Из-за меня здесь многие пострадали,Но счастье под конец и они увидали…

Когда магистр кончил, вперед выступила третья фигура и сбросила с себя покрывало. Ко всеобщему удивлению, оказалось, что это старая Ганна.

— Очень прошу вас, господа, — прошептала Эльза, — не смеяться над старушкой!

Увы! и сама невеста, и ее подружки, и жених, и почтенный Томазиус должны были делать страшные усилия, чтобы удержаться от смеха. Действительно, старая Ганна выглядела более чем странно в подвенечном платье покойной тетки Урсулы, с серебряной зубчатой короной на голове. Старушка поклонилась и начала говорить тихим голосом:

Я — серебро, я — серебро, я — серебро…

— Бледная сестра золота… — подсказал магистр.

Голос у Ганны дрожал; по старой привычке она хотела было схватиться за передник, но, увы, у «бледной сестры золота» его не было! Это обстоятельство окончательно вывело старушку из душевного равновесия.

— Все это слишком трогательно, — прошептала она, — слишком трогательно…

— Я так и думал, что вы испортите мне все представление! — проскрежетал зубами магистр. — Разве вообще можно положиться на женщину!

Гнев духа золота и растерянность духа серебра произвели на присутствующих очень сильное впечатление: все принялись хохотать. Магистр совсем рассвирепел, а из глаз старой Ганны текли целые потоки слез. Старичок Петр, царь духов, стоял с открытым ртом и не знал, чем помочь горю своих товарищей по игре.

— Успокойтесь, господин придворный библиотекарь, — со слезами на глазах от смеха сказал господин Томазиус.

— Я не в силах играть в этой комедии, — плача, пробормотала Ганна. — Я слишком волнуюсь… Не могу.

Эльза успокаивала старушку, а Фриц Гедерих пытался угомонить разгневанного магистра. Кто знает, чем бы все это кончилось, если бы не произошло нечто совершенно неожиданное: в комнату вошел княжеский скороход. При его появлении Золото, Серебро и старичок Петр поспешно удалились.

Когда магистр снял с себя театральный костюм и вернулся, княжеский посланец успел уже уйти. Фриц, Эльза и ее подружки рассматривали серебряный кубок, а господин Томазиус был погружен в чтение какого-то пергамента.

Кубок был тонкой художественной работы. На его крышке возвышался аист, державший в клюве спеленатого младенца. Это была шутка в духе его светлости. В то время, как молодежь любовалась кубком, старик Томазиус дочитал до конца послание князя и весь просиял.

— Вот, прочтите-ка этот документ, господин придворный библиотекарь, — сказал он, передавая ему пергаментный свиток.

Магистр прочел во всеуслышание:

— Мы, Рохус, Божией милостью князь Аммерштадт-Фин-кенбургский, и прочая, и прочая, жалуем нашему верноподданному Даниэлю Томазиусу, владельцу аптеки Золотого Льва, звание придворного аптекаря и объявляем, что оное почетное звание закрепляется за всеми будущими владельцами упомянутой аптеки на вечные времена. Дано…» и. т. д.

Всеобщее изумление, поздравления, рукопожатия!

Правда, старик Томазиус ворчал себе что-то в бороду, но по сильному рукопожатию, которым он отвечал на каждое приветствие, и по особенному блеску его глаз можно было заключить, что аптекарь наш далеко не был равнодушен к своему новому назначению.

— Ганна, принесите-ка нам две бутылочки самого лучшего

! — приказал он. — Нам следует обновить кубок!

Первый тост провозгласил хозяин дома:

— За здоровье моих детей — Эльзы и Фрица!

Затем Фриц поднял бокал в честь своего нового отца.

А придворный библиотекарь предложил выпить за здоровье Кэтхен, которая при этом густо покраснела. Впрочем, порозовел от смущения и сам магистр, а затем вдруг побагровели и все остальные, — и жених с невестой, и старик Томазиус, и дочь городского писца Лора, и старая Ганна, — их лица озарил красный свет фейерверка, зажженного в саду Каспаром.

Все подошли к окну.

В воздухе пылали целые снопы света; старичок Петр, Каспар и несколько его товарищей оглашали воздух громовым «виват», а ворон попеременно выкрикивал: «Эльза, Яков, оборванец!» Под старой бузиной стояли шесть городских музыкантов и играли туш. Все эти звуки далеко отдавались в горах.

Господин Томазиус кивками головы отвечал на приветствия. Жених и невеста махали платками.

Весь сад утопал в красном сиянии. Старая бузина приветливо склоняла свои обнаженные ветви, и даже каменные изваяния на стенах дома строили веселые гримасы: может быть, и им хотелось крикнуть «виват», — но камни говорить не умеют.