Аллегро

Лицо старшины расцветает, «ага, узнал он, в каче», но вновь становится испытующе вопросительным:

— А это что? — вновь подносит инструмент к губам.

Энергично, тонко и с задором, исполняет восемь тактов другого сложного и «задиристого» произведения. Смирнов и это узнаёт.

— А это Арман, кажется, — чуть запинается на авторе, но название определяет правильно. — «Венецианский карнавал». Соло первой трубы!

— Точно, Смирнов! Арман! Молоток. А здесь как звучит? — так же хитро прищурившись, спрашивает старшина. — С характером? В каче? Как, с техникой? Двойная атака звука? Тридцать вторые? Как?

— Классно! — признаёт Санька. Это действительно так. У старшины труба звучит сейчас удивительно качественно, Гиллеспи и Гиллеспи. Так же, как и у Тимохи, кстати, у Женьки Тимофеева. Но Женька и Диззи Гилл, те прирождённые солисты, даже джазисты, а старшина — чистых духовик, но теперь похоже старшина «догоняет» обоих, растёт мужик, подтягивается, будет толк. — Полный мажор! — по-кобзевски вновь хвалит Санька и, нагло так, как завзятый скульптор оглядывает «глыбу сырого материала», замечает. — Только сурдину вам нужно другую подобрать, товарищ старшина! усиление хорошее! штаны широкие! бабочку цветную на шею! и можно вот так вот, без майки и босиком, главное, чтоб биг-бен был сзади — на сцену… Ништяк получится. Полный аншлаг, трали-вали!

Старшина слышит для себя главное — «звучок» у него изменился. Да-да, изменился! Труба не исполняет, она поёт. Солирует! Даже и оркестра не нужно. Хотя, как без оркестра, конечно, с оркестром, естественно с биг-беном.

— И я так думаю! — счастливо улыбаясь, согласно кивает, и передразнивает кого-то. — А то всё Тимофеев, да Тимофеев… Он лучший, он лучший! Кстати, где он?

Смирнов иронично пожимает плечами.

— С дирижёром в шахматы играет.

— Как в шахматы? — изумляется старшина. — Подполковник же не умеет! Ни в названиях, ни в ходах он… — выразительно стучит согнутым пальцем по столу. — Как доска. Ни бум-бум! Точно! Я как-то пытался раз объяснить… Сам-то я тоже в этом деле «чайник», а он вообще. Как они могут играть?

— Да он специально, — так же, понимающе кривится Санька. — Чтоб Тимофеев чего в расстройстве не натворил. Психотерапия это, релакс. Из-за… своей Гейл. С ума сходит.

— Это понятно… — вздыхает старшина. — Такая… любовь! — ещё раз вздыхает, и, словно очнувшись, требовательно смотрит на Смирнова. — Так… ты, говоришь, чего-то спросить хотел?

Санька с готовностью кивает.

— Ему встречу нужно с Гейл устроить. Чтоб он окончательно убедился.

Хайченко, подняв брови и вытянув лицо, в задумчивости вертит в руках трубу.

— А не сломаем окончательно? — искоса глядя, спрашивает. — Тонкие обстоятельства у парня, любовь…

— Нет, — уверенно заявляет Санька. — Он выдержит. Он же молодой! Только сначала нужно с Гейл договориться. Объяснить ей всё. Женщина же, товарищ старшина! — это он произносит выразительно, со знанием дела, по взрослому. Старшина удивлённо поднимает глаза на «молодого». Смирнов торопливо исправляется. — Американка, я говорю. Лейтенант. Я например, уверен: вас она послушает.

Старшина вскидывается:

— Да ты что, Смирнов, я кроме «Нихт камэн штопэн! Нихт камэн штопэн!» в иностранных языках ничего и не знаю — это между нами. Не считая «хенде хох», конечно.

— А что это такое «камен штопэн»? Я где слышал… «камэн штопэн»? «Кам ин», «Кам он…» «Камэн штопэн»… Красиво звучит.

Вместо ответа, старшина вновь с готовностью прикладывается к мундштуку…

— А, татушная речёвка — «нас не догонишь!» — восклицает Смирнов, узнав знакомую музыкальную фразу…

— Ага, она — камэн штопэн! — небрежно отмахивается старшина, и о главном, с жаром. — Но ты молодец, правильно мыслишь, Смирнов! Надо её найти и разрубить этот узел, казус, в смысле. Помочь товарищу — первое дело!

— Надо, — соглашается Смирнов. — Но как? Дирижёр запретил ему всяческие контакты. Хватит, сказал, с нас эксцессов!

— Правильно сказал. И я бы на его месте так же. Но тут исключение. Драматическая ситуация. Можно сказать — трагедия. — Старшина многозначительно вертит пальцем перед носом Смирнова, потом перебивает себя, спрашивает. — А куда нужно-то? Ну, далеко идти-то?

— Да нет, рядом совсем, на соседней улице, — вскакивая, указывает на окно Смирнов. — Из окна видно. Вон он отель, справа. Видите буквы? «Шаратон» называется. Мы в «Хилтоне», а она в «Шаратоне».

Выглянув в окно, на глаз прибросив расстояние, старшина соглашается:

— Действительно, рядом. И время, наверное, не займёт. Ты переводчиком будешь! Пошли. Мне тоже интересно…

— А дирижёр?

— На себя беру. Прогуляться мол, скажем, до нотной библиотеки надо… Он поверит. Как вы меня дома, кстати, за нос своими увольнениями по «культурным местам» водите. Думаете, я ничего не знаю, не понимаю? Ха! Я сам таким же приёмом на срочной пользовался. Ага! Кстати, а она есть тут, такая нотная библиотека, как думаешь, нет?

Смирнов пожимает плечами, но произносит с сильной долей уверенности.

— Не знаю, город большой, должна быть…

— Вот и поищем… Пошли!

— Вот так? А штаны?!

Хайченко хлопает себя по лбу.