Аллея всех храбрецов

Буфет был полон командированными с папками и портфелями, с помятыми после вчерашней выпивки лицами. Запас ещё не израсходованной энергии выплескивался в разговорах, шутках с буфетчицей и даже в том, как они макали сардельки в горчицу.

На заводе всё выходило удачно. Последние испытания в барокамере провели в его присутствии. Он расписался в документации. И с чувствительностью датчика нашлись кое-какие возможности: её обещали поднять. Не так, как хотелось бы, но всё-таки.

Типовые испытания второго комплекта, идущего на макет, могли проводиться и без него. Но его упросили остаться, опасаясь непредвиденных осложнений, при которых понадобится мнение заказчика. Даже с “Физприбором” вышло удачно. У заводов были тесные связи и обещали замолвить словечко: присылайте задание.

Перекусив в заводской столовой, он поехал а центр.

– Что вы? – оказали ему в ГУМе. – Вы думаете в Москве всё есть?

– Мне сказали, что покупали у вас.

– Что вам, гражданин? – подошла вторая продавщица.

– Я хотел бы финскую рубашку.

О рубашке просил его Вадим.

– Бывают очень редко. Розочка, объясни покупателю.

– Я уже объяснила.

– Объясни ещё.

– Это что? Начальство? – спросил Мокашов, когда вторая отошла.

– Зав секцией.

– Розочка, а где ещё эти самые рубашки?

– Наверное, в Финляндии.

– А ближайшая театральная касса?

– Прямо в здании. Пойдите налево…

В комнатке театральной кассы были развешены афиши и списки, написанные от руки, но выбора не было. Концерт в захудалом клубе, да органный концерт. Однажды студентом он попал на органный концерт, и звуки органа вживую, не по радио ошеломили его.

Тягучие звуки чередовались с выразительной пустотой. Они чуть дребезжали, стряхивая что-то с себя, освобождаясь от веса и обыденности, и вот, переливчато нарастая, взлетали ввысь, минуя крыши и небо. И постепенно, из ничего складывалась певучая ступенчатая мелодия, вызывая картину волнующегося моря.

Но на такие концерты вряд ли уместно идти вдвоём, не зная привязанностей партнёра.

Он чем-то понравился жеманной старушке, торговавшей билетами, и она тотчас предложила:

– Хотите в Малый, на "Ревизора", с Ильинским? Чудесная постановка.

Однако спектакль через неделю был для него так же недосягаем, как и обратная сторона Луны.

Они немного поговорили, причем старушка явно кокетничала и, проникаясь симпатией, разрешила ему воспользоваться телефоном.

– Послушай, Лёня, – сказал Мокашов в трубку. – Хочу тебе написать о пневмоавтоматике, с названием “Пневматический мозг”.

– Только не увлекайся, старик. Это должна быть не статья, а научное эссе, заметки с конгресса. И обязательно побеседуй с каким-нибудь участником. Помаститей. Не церемонься, старик.

Из ГУМа он отправился на конгресс. Узловой ежедневный доклад начинался в двенадцать часов. А задолго до его начала в фойе актового зала степенно прохаживались участники. Они мягко ступали по полированным плиткам пола и отличались чрезвычайной уступчивостью.

– Нет, нет, только после вас, – говорили взаимные улыбки.

Время от времени какой-нибудь из участников этой не объявленной церемонии открывал портфель или папку и вытаскивал разноцветные оттиски статьи.

– У вас нет моей последней статьи? – спрашивал он, улыбаясь, и одаривал окружавших новенькими оттисками. Потом следовали церемонное рукопожатие, улыбки и дружественные слова.

В самой центре фойе, под сверкающими лампионами стоял невысокий седой человек в светлом костюме – председатель теперешнего конгресса. Ему издали улыбалась, и он кивал в ответ. И хотя он был не высок, смотрел он как-то поверх толпы. Доходя до него, поток раздваивался, огибая его и смыкаясь за ним. А он стоял и смотрел, ожидая, видимо, китов науки. Нo киты запропастилась куда-то, и он стоял в одиночестве, хотя лицо его и фигура не выражали недоступного.

Мокашов в душе посочувствовал, но позже увидел рядом с председателем конгресса Леночку. Нет, ему, конечно, показалось. Откуда ей здесь взяться? Однако, похожа. Она стояла с председателем не как сотрудница секретариата или переводчица, а как полноправная участница конгресса, и на лацкане её короткой модной курточки блестела яркая карточка участницы.

Шум в фойе, мешающиеся разговоры, шарканье ног, покашливание нарастали. Но вот массивные двери зала отворились, обнажив золотой четырехугольник широкой двери. Толпа ожидающих дрогнула и поплыла в одном направлении, к дверям и через них, по рядам, в бархатные ячейки кресел.

Справа от Мокашова уселся, задрав на колено ботинок с толстой рифленой подошвой, иностранец. Ну, кто ещё наденет яркую рыжую бабочку и болотный костюм. У иностранца была маленькая птичья головка, которой он бойко вертел по сторонам, и цепкий взгляд сквозь тонкие очки. Слева сидел лысоватый мужчина с брезгливым спокойным лицом. “Такому всё наперёд известно”, – было написано на его лице, и он присутствует из вежливости.

Тема доклада заинтересовала не только Мокашова. Зал был полон, а по ковровой дорожке взад-вперед катали телекамеру на низкой тележке. Выступал профессор Левкович.