Альтернативный солдат. Или приключения юного балбеса в доме престарелых, веселые и не очень...

- Странно, что ты не обвинил во всем большевиков. Мол, белогвардейцы все с крылышками, а у коммуняк с клыков кровь капает, - вмешался в разговор Давило.

- Да не заводитесь вы опять, - попросил Стас. – Ведь все в прошлом.

- Это верно, все в прошлом, - внезапно заговорил Кувалдин. - А в настоящем вот эта палата с решеткой на окне. Только и остается, что видеть мир в клеточку. Ты хоть знаешь, почему на всех окнах решетки? – спросил он.

Николай обычно помалкивал, предпочитая не встревать в разговоры других. Хриплый – наверно, от долгого молчания – голос буквально ошарашил Стаса. Обитатели палаты смотрели на Кувалдина так, словно только что узнали о его существовании.

- Ну, чтоб воры … - неуверенно произнес Стас.

- А чё тут грабить-то? Ворам в доме престарелых делать нечего. Вот разве что лексус директора угнать. Хорошая машина, не то, что наши жигули. Поэтому Валерьян с травматической пукалкой не расстается, в «бардачке» держит. А решетки на окнах, потому что старичье вниз, на асфальт сигают. Вы чего молчите? Забыли разве, сколько человек убилось за год?

Кувалдин говорит негромко, спокойно, как о приятных воспоминаниях. Ну, вроде – как я провел лето в деревне.

- Побольше десяти будет, - сказал Благой и троекратно перекрестился.

- Вот. А от чего так? Кормят – ну, сойдет - одеты, обуты, батареи теплые. Нянечки … ну, так себе, как и везде. У тебя родители есть? – вдруг спрашивает Кувалдин.

- Мама, отец ушел давно, я его не помню, - ответил Стас. – А что?

- А они вот из семей не уходили. Всю жизнь работали, чтоб детей в люди вывести. Я на заводе пятнадцать с лишним лет на вредном производстве, чтоб квартиру дали. Ну, по-всякому, конечно, бывало с женой … Но ведь вернулся! Мы все, - кивнул он на притихших стариков, - кто служил, кто работал. Не отлынивали. Теперь вот здесь …

Голос Кувалдина, и без того негромкий, стал еще тише, голубые глаза заблестели, подбородок задрожал. Стас оглянулся. Иван Благой преувеличенно внимательно рассматривает потолок, как будто там можно найти ответы на все вопросы. Таранов отвернулся к окну, пальцы теребят край пижамы, словно ищут спрятанный на черный день червонец. Лицо Семена Давило затвердело, как на памятнике первым строителям коммунизма, кожа на скулах натянулась и побелела. Степан Поцелуев сгорбился, будто старая ворона, под глазами обозначились темные круги, стали заметнее морщины.

- Так у вас … есть семьи? – спросил Стас. – Невероятно … а-а, бедные, негде жить!  Или … нет?

Старики молчали. Стас почувствовал, как лицо заливает жар, где-то в середине живота возник горячий ком, мешает дышать и давит на грудь. Взгляд скользит по лицам, которые вдруг стали неуловимо похожи друг на друга, словно в этой палате живут братья и Стас понимает – он лишний здесь со своими заумными рассуждениями о реформах, прогрессе и жизни. Что он понимает в ней, этой самой жизни?

Поздний вечер, интернат засыпает. В коридорах зажигается ночное освещение, дежурные санитарки занимаются своим любимым делом – вяжут шарфики или читают любовные романы - выдуманная страсть куда как интереснее реальной. Стасу надоело сидеть в каморке сторожа. Поднялся на второй этаж. Санитарка строго взглянула поверх очков, брови вопросительно поднялись.

- Телик посмотрю, - ответил Стас на немой вопрос.

- Только тихо, - предупредила санитарка. – Старики услышат, сбегутся и потом не выгонишь.