Алые маки на серых скалах

— Родилась я в деревне Гостеевке Козловского уезда. Слыхали о таких местах?

Камо отрицательно покачал головой.

— То-то и оно… Глухомань беспросветная! До неба — высоко, до царя — далеко. Так было и с дорогами из деревни в уезд, так было и с людским горем. Всему голова была сельская знать: поп да лабазник, кулаки да урядники…

Аня остановилась. Зачем она все это говорит? Кому интересно знать о Гостеевке, когда вся Россия была такова? Надо просто сказать, что отец ее, Тимофей Ильич, которого звали в деревне не иначе, как Тимка, или Тимошка, всю жизнь работал батраком у соседа Пантелея Митрофановича, владельца огромного хозяйства…

Там же работала и вся семья Новиковых. Младшие пасли гусей и свиней, чуть постарше — стадо. Мать и тетка, сестра отца, день-деньской ломали спину в скотной богатея. Сама Аня помогала матери и в доме, и на поденщине. Одна старая бабуля, мать отца, по чужим людям не ходила…

Сколько Аня себя помнила, всегда зимой не хватало в доме хлеба, не все дети имели валяные сапоги, шубы, выходили на улицу по очереди. Когда началась война с германцем, отца взяли в солдаты.

— Ушел корми-и-иле-ец на-а-аш! — протяжно заголосила мать, а за ней — бабушка с теткой.

Аня кусала губы: жалко было отца… Его могли ведь убить!

Но семье повезло: отца лишь ранило в ногу. Он вернулся в село, опираясь на костыль.

— Шабаш! Теперича мы знаем, почем фунт лиха! Нас теперича на мякине не проведешь! — сразу же заявил он.

Вскоре выяснилось окончательно, что именно хотел сказать людям Тимка. И не просто Тимка, теперь уже хромой Тимка.

— Надо убрать Пантелея-кровопийцу и ему подобную паразитную нечисть! Земля должна принадлежать мужикам. Она — наша!

Да, два года солдатчины кое-чему научили Тимофея… И когда власть перешла в руки народа, он стал одним из главных людей в комитете бедноты — комбеде.

Никто теперь не звал его Тимка-хромой. «Наш Тимофей»! Вот он как был возвеличен… Больше того, отца избрали председателем сельского Совета.

— Кто был ничем, тот стал всем! — беднота верила в своего избранца. — Так-то вот, Тимофей Ильич… Отчество твое — как у нашего всемирно известного вождя революции Ленина. Так давай, сделай нам по справедливости народную жизнь!

Отец не ударил бы лицом в грязь, если бы…

Аня никогда не забудет ту ночь, когда вдруг забарабанили в оконную раму и переполошили всю семью. Отец вскочил с постели и, как был в одном белье, подбежал к окну.

— Не подходи к стеклу, лучше подай голос в дверь! — крикнула мать.

Но отец махнул рукой. Он привык, что люди в ночь-полночь идут к нему со своими горестями, поэтому без страха приплюснулся носом к окну.

Но не успел он спросить, кто там, как раздался выстрел. Еще пронзительнее его был вопль матери:

— Уби-ли-и-и! Люди, на помощь! Уби-ли-и-и!

Кинулась к упавшему сыну бабушка. А Аня опрометью бросилась за фельдшером.

Не успела она добежать до его дома, как он попался ей навстречу и, не дав вымолвить слова, потянул ее за руку. Слух об убийстве распространился молниеносно, все соседи уже были на ногах.

Когда Аня с фельдшером прибежали, дом был переполнен.

— С улицы из берданки саданули прямо в лицо! — сказал фельдшеру кто-то из мужчин.

Как ни старался фельдшер привести раненого в чувство, не смог. Не приходя в сознание, он умер.

Страшно было Ане смотреть на обезображенное лицо отца. Люди советовали на похоронах прикрыть покойника покрывалом. Но мать наотрез отказалась.

— Пусть, пусть все видят, как враги кромсают честных людей! Пусть злости в бедняках прибавится! — исступленно кричала она.

— Меня бы, старую, лучше убили! — горестно ломала руки бабушка. — Молодость, силушку бы его пожалели! Детишек бы по миру не пустили!

И что же — не выдержало сердце бедной матери: похоронили ее ровно через день рядом с сыном.

«Кто, кто убийца?» — без конца задавали сельчане друг другу один и тот же вопрос. «Какая разница, кто именно убийца? Ясно — богатеи… Все они причастны! Все кулачье надо уничтожить!»

Так думала и Аня. Она подала заявление в местную ячейку о вступлении в партию. Ей было шестнадцать лет, но приняли ее единогласно. И пошла Аня работать секретарем в ЧК Изосимского района. Но вскоре поняла, что она не успокоится, пока собственными руками не будет стрелять в убийц отца — врагов революции.

Аня постригла волосы на мужской лад, обула сапоги отца, приладила на свою фигуру его солдатскую форму и как заправская красноармейка отправилась в город Козлов. Там она впервые попала на прием к Тулякову.

— Хочу в заградительный отряд, который борется против беляков, то есть белобандитов. Оформляйте! — Тоя у Ани был категоричный.

— А как с молочком? — серьезно спросил Туляков.

— С каким таким молочком? — нахмурилась Аня.

— С материнским, что еще на губах не просохло?

От обиды у Ани навернулись на глаза слезы. Но она до крови прикусила губу, собрала всю волю, чтобы не уронить ни слезинки и не нагрубить.

— Убьют же, дурья голова! Мать твою жалко, да и ты пожить не успела еще…

— Успею. Состариться недолго. А мать… Не трожь ее имени! Раз сама, родимая, разрешила мне идти на фронт, кто запретит? — не сдержалась-таки Аня и повысила тон.