Алый, как кровь

Прошел день, второй, третий, неделя, месяц. Ничего не произошло. Анна-София и Ванесса просто оставили ее в покое. Конечно, ее изолировали от других одноклассников, и никто добровольно не хотел с ней разговаривать, но никто больше и не бил. Ни одного обзывательства, ни одной эсэмэски с угрозой убить ее.

Все закончилось как об стену.

Постепенно Белоснежка поверила в это. Дышать стало легче. Наступила весна, пришло раннее лето, света стало больше, а школьных дней меньше. Слушая, как другие поют «Летнюю песнь», Белоснежка чувствовала, как что-то черное и тяжелое отпускает ее. Она шла после праздника, сжимая в руках аттестат девятого класса, во всепоглощающий свет, лето, свободу.

Снег засиял желтым цветом. Затем – оранжевым. Через секунду – зеленым. Белоснежка видела огни, слышала грохот. С неба сыпались золотые звезды. Затем родилась гигантская роза, лепестки которой открывались, плавились, испарялись. К лунному свету пронесся единорог. Планеты танцевали друг с другом.

Салют.

В честь Белого Медведя.

Наверное, уже около полпервого.

Белоснежка подумала о маленьком навигаторе, который притаился под подвязкой чулка на бедре. Она подумала об указаниях, которые даст Элизе в том случае, если не вернется с вечеринки или не даст о себе знать до полуночи. Надо отправиться с вечеринки, прежде чем часы пробьют двенадцать раз.

Но это, вроде, другая сказка? О Золушке?

Шум продолжался. Белоснежка качалась на разноцветных волнах. Ей было хорошо. И клонило в сон.

Каждый вечер, когда гаснет лампа и наступает настоящая ночь.

Синий сон.

Синий, синий, сверкающе-синий.

Белоснежка задумалась на секунду, что салют еще не кончился. Затем она поняла, что не слышит грохота. А слышит визг.

Белая стена. Запах стерильности. Яркий свет.

Отвратительная пульсирующая боль где-то вдалеке. У Белоснежки не было сил думать об этом. Во рту вкус антибиотиков.

Кап, кап, кап. В нее что-то вливалось. Ее к чему-то подключили. Она смутно помнила названия всех предметов, окружавших ее.

На свету движутся образы.

Знакомые лица.

Мама. Папа.

Голоса издалека, за стеклом, за поверхностью воды, за стенкой.

– Врач же сказал, что состояние улучшается. Больше не плачь, дорогая. "Alskling[57]… Девочка выздоровеет. Она у нас борец.

– Не могу об этом не думать. Не смогла бы вынести, если бы мы и ее потеряли.

– Не потеряем. Тсс, тсс…

И ее? Кого потеряли мама и папа? Белоснежка хотела спросить, но не смогла образовать ни слова. Открывание рта было работой не по ее силам.

Она хотела только спать. Надо не забыть спросить позже. Когда-нибудь позже. Но сначала она проспит сто лет.

Но это, вроде, другая сказка? О Спящей Красавице?

Белоснежка чувствовала, как тонет в кровати, в ее мягкости; но вот она прорвалась сквозь кровать, как сквозь слой облаков на небе, и полетела.

Эпилог

Спустя четыре месяца

На открытке черно-белая фотография голого, мускулистого мужчины, который прикрывает стратегическое место котенком. Белоснежке даже не надо переворачивать открытку, чтобы сказать, от кого она.

Приветики!

Здесь все окей. Мама больше не нервничает так, как раньше, и я тоже могу спокойно спать ночами и ходить по улицам, не оглядываясь все время назад. Мне полезно быть свободной. Я подала документы в школу парикмахеров. Если поступлю, то начну учиться осенью. Я верю, что это может быть моим призванием.

Йенна.

P.S. Я уже привыкла к своему новому имени. Я больше не оглядываюсь, если кто-то окликнет меня старым именем.

P.S.2 Больше не хожу навещать папочку. Может быть, когда-нибудь потом. Еще не могу. Ну, ты понимаешь. Не могу даже ничего разумного об этом написать, сразу начинаю плакать.

P.S.3 Я связала тебе митенки. Они придут по почте позже. Извини за задержку. Если они тебе не понадобятся, тогда пойдут на следующую осень.

Белоснежка расплылась в улыбке. Она выглянула в окно. Элиза – точнее, ныне Йенна – права. Был уже конец июня, невозможно жаркого июня. Все цвело, благоухало, сияло.