Алжирские тайны

Неожиданно для себя я опять начинаю думать о роскошной жизни в Нормандии. Та жизнь не имела ко мне никакого отношения. Ее вел другой человек, тот, кто занимал тогда мое тело. Что до меня, то я родился в Индокитае. Наверно, я бы не отказался стать тем другим, что сидит в безопасности в своем обнесенном стеной саду. Надо было демобилизоваться из армии в пятьдесят третьем. Выпускнику Сен-Сира было бы нетрудно найти работу. В крайнем случае я мог бы устроиться кем-нибудь вроде торговца-международника в фармацевтическую фирму с главной конторой в Гренобле. Как ни странно, даже теперь я все еще думаю (а мыслю я, надеюсь, ясно), что для того, чтобы стать таким торговцем, потребовалось бы больше мужества, чем для того, чтобы пойти тем путем, которым я следую до сих пор. Когда я пытаюсь представить себе все сложности коммерческой корреспонденции и деловых свиданий, а также все сопутствующие обязанности, которые появляются вместе с неминуемой женитьбой, с детьми и ссудами из банка на покупку дома, то при одной мысли об этом у меня от страха сосет под ложечкой. Требуется мужество, чтобы пудрить людям мозги и продавать новую продукцию, ничего о ней, в сущности, не зная, чтобы уволить некомпетентного подчиненного, чтобы заботиться о престарелом родителе, лежащем на смертном одре, а может быть, и для того, чтобы наблюдать, как твой старший сын катится по наклонной, становясь сперва ворчливым безработным, а потом неизлечимым алкоголиком. Когда я думаю о том, какое огромное мужество нужно, чтобы до конца дней своих выносить пустоту буржуазной семейной жизни, меня прошибает холодный пот. Зато армейская жизнь отличается приятной простотой, а что до риска, которому подвергается действующий в рядах армии предатель — коммунист, то с такого рода риском свыкнуться нетрудно.

Пока я продолжаю брести без цели по пескам, возникает множество подобных мыслей. На такие обобщения и размышления наталкивают безлюдье и умозрительность пустыни. С наступлением вечера белые пески середины дня облачаются в красные, лиловые и синие наряды. Пока я за этим наблюдаю, мне начинает казаться, что моя голова превратилась в ком затвердевшей соли. Вчера я плохо видел из-за соленого пота, заливавшего глаза. Сегодня пота меньше и он стал угрожающе беспримесным. Завтра, наверное, начнутся судороги. Мое внимание уже почти все время сосредоточено лишь на том, чтобы, правильно шевеля руками и ногами, преодолевать очередной короткий отрезок пути по песку, однако по-прежнему сами собой возникают обрывочные мысли и воспоминания.

Эти сраные арабы — надо было всех перестрелять, как только они повернулись ко мне спиной. Неужто я обманываю, убиваю и пытаю людей ради того, чтобы стали свободными подобные типы? Да насрать на них! Да здравствует революция, долой арабов! Очень надеюсь — для его же блага, — что в моей части пустыни не появляется этот распроклятый Маленький Принц из книжки Сент-Экзюпери. В моем нынешнем состоянии я прострелил бы малышу башку, едва успев на него взглянуть. Трудно ли было убить Жуанвиля? В сущности, пара пустяков. Не труднее, чем пытать аль-Хади. Прошло так много времени с тех пор, как я впервые убил — да и пытал — человека, что я уже почти не помню, какие чувства при этом испытывал. Человек привыкает ко всему, и Маленькому Принцу незачем сейчас появляться и возмущенным тоном уверять меня, что пыткам и убийствам нет оправдания. Это же неправда. Гнусная религиозная демагогия. Лично я считаю, что жить надо в полном соответствии со своими убеждениями и либо судить обо всем согласно своим собственным моральным критериям, либо попросту от них отказаться.

Впрочем, правда ли то, что я убил полковника? По-моему, моих врагов едва ли можно считать живыми. Все офицеры в Форт-Тибериасе — это люди, вылепленные по правилам, выполняющие то, что, как их заверили, является их долгом, и постоянно проверяющие, все ли их подчиненные выполняют свой долг так же добросовестно, как они. Шанталь, с другой стороны, — отъявленная распутница, но она по крайней мере живая. Помню, когда она впервые за время своей службы приехала в Форт-Тибериас, Жуанвиль, который, как и большинство его соратников-офицеров, не доверяет развязным эмансипированным женщинам, вызвал ее к себе в кабинет, чтобы прочесть ей лекцию о том, как надо себя вести. Шанталь все выслушала и одарила его такой ласковой улыбкой, на какую только была способна. Она сказала ему, что тоже не любит развязных эмансипированных женщин.

«Я тоже полагаю, что мужчины от природы стоят выше женщин, полковник. Просто я пока еще не нашла мужчину, ниже которого стою».

Полковник страшно разнервничался. Вспомнив ее рассказ об этой встрече, я сажусь, и меня разбирает смех. Потом растягиваюсь на песке и хохочу до слез.

Глава девятая