Амалия и генералиссимус

Сейчас этот маленький город беззвучно отодвинется вправо, уплывут возвышенности Даман-сара и сразу же за ними начнутся кудрявые холмы джунглей до самого горизонта.

Человек поворачивает ко мне голову, легко встает и страдальчески поднимает брови, сморщив этим движением лоб.

Это означает, что он рад меня видеть.

— Наконец мы можем поговорить, дорогая госпожа де Соза.

— Вы называли меня, помнится, просто Амалией. Не предложите ли мне сигару, господин Эшенден? — осведомилась я. — Потому что если нет, то ее предложу я. Не «Табакальера Суматра», а «Ла флор де ла Изабела». Тоже манила, но еще более мягкая. Хотите?

— Сигара обычно означает победу, ну — в лучшем случае, успешно проведенный день, — заметил он своим необычно глубоким для такого хрупкого человека голосом. — А у нас с вами пока что нет ни того, ни даже другого, вы не находите?

Раздраженно я захлопнула портсигар и достала из сумочки сигарету — просто для того, чтобы он зажег ее для меня и этим позволил отыграть часть моего маленького поражения. Победы и правда пока что никакой не видно, но все же…

— Сразу о главном, — сказал он, снисходительно чиркая спичкой, — причем о главном для вас.

Он на мгновение снова отвернулся к окну, став похожим на парижскую горгулью — черный крючконосый силуэт на фоне стекла, за которым текли, как морские волны, зеленые холмы, заросшие гевеевыми деревьями.

— Вы, конечно, прочитали за это время мою книгу, первый том, и все уже поняли? — поинтересовался он.

Повисла пауза.

— Я надеюсь, что вы не сочли, что книга — это просто футляр для письма? — каким-то особым голосом сказал Эшенден.

Тут я поняла, что даже у самых сильных людей существуют свои, скажем так, особенности, и что есть вещи, которые упускать не стоит — но было уже поздно.

— Господин Эшенден, — начала объяснять я, — ваше письмо, и звонок вслед за этим, сдернули меня с места и отправили за пятьсот миль. Причем мгновенно. Вы не находите, что здесь не та ситуация, чтобы читать именно ваши рассказы? Я взяла с собой «Императора Америки» Сакса Ромера, если вас это интересует.

Тут его лицо как-то изменилось — он почти улыбнулся.

— Что ж, все правильно. Это произведение можно после прочтения спокойно выкинуть в мусорную корзину и ехать обратно налегке, — милостиво согласился великий писатель. — Письмо вы, значит, вынули, а оно было вложено как раз там, где рассказ… о, я уже забыл, как назвал его. Потому что было и настоящее название: история Элистера, шпиона из Калькутты.

Тут в обеденном вагоне стало тихо. Индийца у стены давно уже не было.

— По крайней мере, он все-таки Элистер, — сказала я с некоторой горечью.

— О, да, — отозвался Эшенден. — А вот прочее…

— Родители, выращивающие чай в Дарджилинге?

— Это тоже правда. Выращивают.

— Университет в Калькутте? Это ложь? Но он же при мне говорил минимум на двух языках Индии. Он читал проповеди сикхам в их собственном храме, и они сделали его чуть ли не святым.

— А вот это одна из его особенностей — мгновенно учить какие угодно языки. Ну, и он некоторое время действительно работал в тамошнем университете. Он, случайно, не шутил насчет его исследования о влиянии санскрита на тамильскую литературу?

— О, святой Франциск…

— Его любимая шутка. Санскрит никак не связан с тамильским. И вообще, чего не скажешь женщине, которой очень, очень хочется понравиться… Впрочем, подождите, не спешите узнать все сразу. Рассказ у меня вышел длинный и подробный, потому что… Потому что не так уж много я слышал историй, которые бы меня действительно задевали, которые я так долго не мог забыть… Итак, молодой человек, засланный в самую глушь вашей Малайи, на очень серьезную работу — Д.О, дистрикт оффисер. Районный офицер. Местный бог и начальник на территории, равной иногда небольшому европейскому государству. Бельгии, скажем. И — блестящий, блестящий молодой человек. Я не говорю о том, как он за четыре месяца выучил малайский…

— Значит, это все-таки он…

— Я писал о том, как его — и его жену — бессильно ненавидели все соотечественники. За то, что у них были прекрасные книги и альбомы, за то, что оба играли не только в теннис, но и на фортепьяно, и старались, очень старались никоим образом не показывать никому свое превосходство. У нас, как вы знаете, не любят интеллектуалов. У нас любят спортсменов.

— Жена, вы говорите. Ах, вот как.

— Говорю. Жена. И вот однажды произошла довольно типичная для этих мест история. Погром на плантации. Китайские рабочие взбунтовались, убили плантатора, взяли в заложники его жену или подругу — местную, кажется, женщину — и понятно, что такие случаи тоже по части Д.О. Как и все остальные случаи, включая даже медицинские. Что ожидают в наших клубах от настоящего англичанина, когда происходит бунт? Что он возьмет револьвер, выйдет один на толпу бунтовщиков, двух уложит на месте, прочие разбегутся. Что же сделал наш молодой человек?

Тут господин Эшенден тяжело вздохнул и развел руками:

— Он испугался. И этот страх увидела у него в глазах эта его… жена.

Мы помолчали.