Амалия и мы

Я действительно знала, что делаю. Сегодня этот мрачный неуклюжий большой человек стал мне понятен. Внутри, в самой его серединке был спрятан ребенок, брошенный или потерянный мальчик, одинокий. Который даже к своему богу должен добираться самолетом, пересекая границу. Холод – вот основное чувство, с которым жил Павел Веденеев. Его мир был ледяным, жестким, лишенным человеческого тепла. Что я должна была сделать, чтобы стать для него своей? Чтобы его потянуло ко мне не только через похоть или влюбленность. Стать для него мягкой любящей мамочкой? Обнять и согреть? Утопить в перине собственного сердца или, если угодно, тела? Глупости! Ничего подобного. Я должна сама превратиться в ледышку – в андерсоновскую девочку со спичками. Это он должен отогреть меня. Мы всегда привязываемся к тем, кого спасаем. А вот протянутую руку, полную конфет, сулящую тепло и счастье, можем и оттолкнуть.

У меня все получилось. Майкл брызгал слюной в телефон, мол, я транжирю время – осталось четыре дня, осталось три дня… Осталось две ночи и один день между ними, когда я привела Павлика в ту самую квартиру. Маленькая, дешевая, на окраине города. К тому моменту я уже успела рассказать ему всю мою «жизнь». Жизнь, сплетенную из сюжетов разных французских фильмов, которых он видеть не мог. Скучное детство и печальная юность в бретонской деревне. Бесконечный холод зимой, даже содержимое ведра, в которое писали по ночам, чтоб не выбегать на двор, к утру замерзало. Бесконечные поля, осенние дожди, слякоть. Зеленые квадраты травы, капусты, артишоков снятся мне до сих пор. Мне кажется, когда я умру, где бы это не случилось, душа моя вернется туда, улетит, будто притянутая веревкой. Она будет стоять за приоткрытой калиткой нашего старого дома – долго и пристально смотреть на мокрые поля. Не для того, чтобы запомнить. Для того, чтобы забыть.