Амалия и Золотой век

— И поэтому, добавил я, в случае чего японцы меня просто убьют. И его тоже. Так что недели на две относительной секретности его хватит. А потом, есть еще мой профессор.

— Какой? Вот этот? Чьи документы мы…

— Да, Масанори Фукумото. Мы ведь с ним постоянно вместе идем пешком в университет или обратно. Он рад поболтать на французском, к изумлению прохожих.

— Как бы на него посмотреть…

— Чего же проще, вон его окна. А кстати, вот (Верт показал на соседнее здание) — мои. Я уже несколько раз подстерегал его таким образом, как бы случайно выходил на прогулку. Мы с ним обо всем говорим, можно навести его на разговор об адмиралах или о том, как в их общине относятся к советникам самого императора. Знаете, японцы — люди строгих правил. Но подчеркнуто безукоризненными манерами, даже в Японии, отличаются обычно светские шулеры и авантюристы. Фукумото же очаровательный человек, настоящий профессор, у него даже — это так нехарактерно для японцев — есть чувство юмора. Вообразите!

— Что — никакого самурайского меча, волчьего оскала и военной выправки?

— Ничего военного, уверяю вас. А гражданской разведки у японцев нет.

Вот тут я удивилась.

— Есть отдельно — у армии, но там занимаются Маньчжурией и в целом Китаем. Есть у флота. И они ссорятся. Флот очень хорош в перехвате радиосигналов, как говорят. Но профессор Фукумото если шпион, то какой-то странный. Нет, все-таки надо поискать среди продавцов хало-хало, филиппинцы не могут ошибаться. Может, и ваш адмирал там же?

Мы засмеялись, оба чуть грустно.

— Я попытаюсь поговорить со здешними китайцами, — неуверенно сказала я. — Они же ненавидят японцев. И следят за ними.

Мы помолчали, я обнаружила, что снова без замирания могу смотреть в это лицо: смелость приходит, как малярия, припадком.

— Вы грустны, Верт, не правда ли? О чем вы думаете?

Он смотрел на меня молча.

— О своей собаке, — наконец разжал он губы. — В Париже. Больше этого пса нет. Парижа тоже, по крайней мере для меня: не знаю, когда там снова буду. И еще о том, что по ту сторону Китая есть другие города… Ваш Пенанг, например. Или Син-га-пур. Какое красивое слово. А я никогда не был в Сингапуре. Какой он?

Боже мой, он никогда не был в Сингапуре. А ведь это так просто и так близко.

— Какой он? Вот странный вопрос. Там есть паданг… то есть большая зеленая лужайка для парадов, а вокруг — вся эта Британия, церкви, колоннады, ротонды, ступени, повелители мира в белом. Есть множество особнячков под пальмами — особенно в районе от Танглина до Кайрнхилла, на холмах. Среди холмов красиво и очень тихо, пока не начинают петь цикады после дождя. Запах? Город пахнет мокрой травой и магнолиями. Цвет? Был — бирюзовый, аквамариновый, потому что так красили стены раньше, а сейчас… в моде бледная краска, между бананом и лимоном. И море, везде очень близко море. Как здесь, но… там оно другое…

Верт продолжал смотреть на меня. Я знала, что танцевать мы больше не пойдем, особенно танго («потому что это слишком трагично»), что мы оба слишком взрослые и умные люди. И мы два путешественника в городе, куда пришло Рождество. Что он делает по вечерам — один? А что я хочу, чтобы он делал? Нет, если я решила… А он тоже решил? Боже мой, он же сейчас читает все мои мысли.

— Когда все это кончится, нам будет смешно, — проговорила я.

— А я не хочу, чтобы оно кончалось, — с еле заметной яростью сказал он. — И знаете ли что. Нельзя так грустить. У меня есть предложение!

Я, кажется, побледнела, но он постарался этого не заметить.

— Давайте не будем отказываться от простых удовольствий. Вы хотите посмотреть на этакого шармера, с крестом на средневековом колете? А девушка в ночной рубашке замахивается на него мечом, причем если бы меч был настоящий, она его и не подняла бы — ручки у нее тоненькие, на лице ангельская улыбка, прическа явно сделана только что.

— Этот ваш шармер — Сесил де Миллз! А девушка в ночной рубашке — Лоретта Янг!

— Ну да, «Крестоносцы» в «Кэпитоле» на Эскольте, много-много обнаженных мечей и крестов. Да?

— А если и правда — да?

И я закрыла загрустивший офис, мы поехали на Матильде — она хорошо относилась к нам, когда мы вдвоем, — на Эскольту. В синема была старая, добрая, знакомая сегрегация — местные помещались внизу, американцы вверху, хотя это сейчас было уже скорее привычкой.

И справа от нас, в первой ложе…

— Верт, смотрите. Вот куда он ходит по вечерам, оказывается.

— Вы хотели меня удивить? Он здесь каждый вечер в восемь пятьдесят. Каждый! Ну, или в «Лирике». И его прелестная дама, так похожая на вас.

— О, благодарю вас…

После первой же крестоносной битвы я снова взглянула вправо и вверх.

Орлиный профиль Дугласа Макартура был опущен, подбородок прижат к груди, генерал спал. А Джин, подперев голову руками, весело сверкала глазами, явно потешаясь над происходившим на экране.

И он проводил меня до отеля, и уехал на любезно согласившейся доставить его Матильде в свой «Дельмонико», а я подумала, что опять пропустила закат над Манильской бухтой.