Амазонки

Легко катится по накатанной дороге колесница. Кони идут ровной рысцой. Чокея сидит на облучке, Лота лежит на шкурах: не то спит, не то дремлет. Дорога нескончаемо длинная, ярко светит луна. От земли идет пар, конец; южной зимы всегда теплый. За день солнце нагревает почву, ночью становится чуть холоднее, и земля дышит запахами весны и возрождения. Чокею тоже клонит ко сну, она изредка оборачивается, бросает взгляд на освещенное луной лицо Лоты, думает. От Лоты веет силой, свежестью и чем-то радостным, необъяснимым. Ей бы в эту пору любить, дарить ласки, сплетать венки из цветов… А она вместо этого трясется на жесткой колеснице, а завтра, быть может, начнет разить врагов мечом и копьем, а лицо ее будет пылать яростью. И словно угадав мысли возничей, Лота, не открывая глаз, спросила;

– Скажи, Чокея, ты любила когда-нибудь? У тебя был… мужчина?

С Чокеи дремоту сняло как рукой. Амазонки никогда при ней не говорили о мужчинах. Они, как ей казалось, презирали их и считали основными врагами. Если нужда заставляла амазонку произносить слово «мужчина», она всегда добавляла «этот презренный скот».

– Там, на моей родине, остался жених. А может, его убили в налете, – грустно отвечает Чокея. – А ты, госпожа, любила?

– Мужчину нельзя полюбить, – Лота открыла глаза, приподнялась на локтях. – Он грязный и дурно пахнет.

– Но мы идем за мужчинами.

– Трутень – не мужчина. Его вымоют в священной воде Фермодонта.

– Амазонки?

– Что ты – рабыни. До агапевессы амазонка ни за что не прикоснется к мужчине рукой. Только оружием.

– Ты была на агапевессе?

Лота отрицательно покачала головой.

– Почему? Ведь ты, я знаю, четырежды бывала в зимних походах и приводила немало пленных.

– Я продавала их. Моя мать не хочет иметь рабынь… Мы строили дом, и нужны были деньги.

– Я не знала, что пленных можно продать. Кому?

– Мало ли кому. Гоплиткам, храмовым. Они не ходят в зимние походы. Гоплиткам нужно охранять город, а храмовые молятся за победу.

– Царица тоже продает?

– Годейра – нет. Она дарит. И богатые наездницы дарят тоже.

– В этот раз… ты пойдешь?..

– Не знаю. Мама всегда говорит мне: «Успеешь». Я знаю, она хочет, чтобы я не как другие… Она хочет, чтобы я сначала полюбила… В прошлые годы я думала, что это никогда не случится.

– А сейчас?

– Я потому и спросила тебя. Нынче у меня почему-то пусто в груди. Тоска какая-то. Никогда так не было.

– Я думаю… тебе пришла пора. Ты не такая, как все. Ты полюбишь.

Идут ровной рысью кони. Катится по накатанной дороге колесница. Молчат женщины. Каждая думает о своем…

На четвертый день пути сотни достигли безлюдного ущелья, и царица приказала остановиться. Сотенным было объявлено: отныне войско ведет Лота.

Лота привычно отдала приказ:

– Весь день отдыхать. Лошадей накормить досыта, вымыть. Вечером выступаем, чтобы к рассвету вырваться на равнину. На утре сторожевые сладко спят. Собьем заставы, ворвемся в город, сделаем дело и возвратимся на это место. Царица будет ждать нас.

Под вечер возвратились посланные к городу лазутчики и принесли тревожные вести. Жители Кабиры укрепили город, в окрестностях расставлены многочисленные заставы.

– Может быть, мы были неосторожны в пути, нас ждут? – предположила Лота.

– Не думаю, – ответила царица. – Кабиряне, наверное, поняли, что мы в конце каждой зимы налетаем на города…

– Но на Кабиру мы не ходили три года.

– И все-таки они каждый раз нас ждали. А нынче ждут особенно. Раз мы давно не были, значит, появимся.

– Что делать?

– Ты полемарха. Думай.

– Наше главное оружие – внезапность. Без нее будут большие потери. Поэтому город брать не следует.

– Разумно.

– Нужно подойти к городу всей силой, загнать защитников за крепостные стены, подержать их в осаде дней пять. Одной тысячи для этого хватит?

– Я сама останусь у стен Кабиры, – сказала царица.

– Остальных я поведу на окрестные селенья, и мы добудем то, что нам нужно.

– Хорошо. За пять дней я не выпущу из Кабиры ни одного человека.

Вечером воительницы сменили походную одежду на боевую. На кожаные, в обтяжку, штаны и на такую же кирасу внахлест нашивались мелкие серебряные или бронзовые, а чаще костяные, пластинки. Издалека одежда походила на змеиную кожу или на рыбью чешую, она надежно защищала амазонок от стрел и дротиков, устрашала врагов.

На рассвете многотысячное женское войско вырвалось на равнину перед городом. Лота на своей четырехконной колеснице мчалась впереди. За нею в шесть рядов шли конные сотни. Перед каждой сотней двуконная колесница. Вся эта лавина катилась к городу, сметая все на своем пути. Передние заставы были сбиты мгновенно, вторая линия защитников города дрогнула: им показалось, что из леса вылетает ряд за рядом, и нет конца всадницам и колесницам. Мужчины в панике бросились к воротам города и закрылись.

Царица подала знак, и ее тысяча начала обтекать стены городской крепости. Остальные амазонки под предводительством Лоты разделились на две части и пошли в разные стороны. Одна вправо, в земли фарнаков, другая – в сторону халибов.