Амелия

– Поскольку вы, сударь, упомянули в разговоре перевод «Фарсалии», сделанный мистером Роу, – сказал он, – я хотел спросить, помните ли вы, как он передал вот это место в характеристике Катона?

…Venerisque huic maximus ususProgenies; urbi Pater est, urbique Maritus.[230]

Боюсь, что смысл этих строк понимают обычно неправильно.

– Признаюсь, сударь, я этого места не помню, – замялся сочинитель. – А как вы сами считаете, какой здесь заключен смысл?

– Сдается мне, сударь, – заметил Бут, – что в этих словах: Urbi Pater est, urbique Maritus – Катон представлен как отец и муж города Рима.

– Совершенно справедливо, сударь, – согласился сочинитель, – и это поистине прекрасно. Не только отец своей родины, но еще и ее муж; в самом деле, до чего возвышенно!

– Простите, сударь, – перебил Бут, – но я-то как раз считаю, что у Лукана здесь совсем другой смысл. Если вы соблаговолите вдуматься в контекст, то увидите, что, похвалив Катона за умеренность в еде и одежде, автор переходит к любовным утехам, которые, как говорит поэт, Катон позволял себе главным образом для продолжения рода, и тут он добавляет: Urbi Pater est, urbique Maritus; то есть, что Катон становился отцом и мужем только для блага родного города.[231]

– Готов поклясться, что вы тут совершенно правы, – воскликнул сочинитель, – я как-то, признаться, над этим не задумывался. Так получается намного лучше, чем в переводе. Urbis Pater est… и как там еще дальше?… ах, да… Urbis Maritus. Тут вы, сударь, без сомнения, правы.

Теперь Бут, надо полагать, уже вполне удостоверился в том, сколь глубокими познаниями обладал сочинитель, но ему, однако, же хотелось еще немного его испытать. Бут спросил поэтому собеседника, какого он мнения о Лукане в целом и к писателям какого ранга его причисляет.

Такой вопрос привел сочинителя в некоторое замешательство; чуть поколебавшись, он ответил:

– Я считаю, сударь, что он, несомненно, превосходный писатель и замечательный поэт.

– Полностью разделяю ваше мнение, – согласился Бут, – однако к какому именно рангу писателей вы бы его причислили? За каким поэтом вы бы его поместили?

– Дайте подумать, – произнес сочинитель. – К какому рангу писателей я его причисляю? За каким поэтом я бы его поместил? В самом деле, за каким, гм… Ну, а вы сами, сударь, где бы его поместили?

– Что ж, – воскликнул Бут, – хотя Лукана никоим образом нельзя поместить в одном ряду с поэтами такого ранга, как Гомер, Вергилий или Мильтон, но для меня совершенно ясно, что он первый среди писателей второго ранга, таких, как Стаций[232] или Силий Италик,[233]

которых он и превосходит; и хотя, конечно, я признаю, что у каждого из них есть свои достоинства, но все же эпическая поэма была недоступна дарованию любого из них. Признаться, мне часто приходило на ум, что если бы Стаций, например, ограничил себя той же областью, что и Овидий или Клавдиан, он больше бы преуспел, потому что его «Сады», на мой взгляд, намного лучше его «Фиваиды».

– Сдается, что и у меня сложилось прежде такое же мнение, – сказал сочинитель.

– По какой же причине вы его потом переменили? – осведомился Бут.

– А я его потом и не менял, – ответил сочинитель, – просто, сказать вам начистоту, у меня сейчас насчет таких материй вообще нет никакого мнения. Я не очень утруждаю свои мозги поэзией, ведь в наше время такие труды совсем не поощряются. Прежде бывало, конечно, что я сочинял иногда одно-два стихотворения для журналов, но больше заниматься этим не намерен: затраченное на поэзию время совсем не окупается. Для книготорговцев страница есть страница, а уж что там на этой странице – стихи или проза – им все равно, хотя джентльмену вовсе не все равно, над чем трудиться, точно так же, как портному – над кафтаном простым или отделанным дорогим шитьем. Ведь рифма – дело нелегкое, рифма – вещь неподатливая. Не раз бывало, что над иным куплетом корпишь больше, чем над речью представителя оппозиции в парламенте, а ведь с каким восхищением ее потом перечитывают по всему королевству.

– Весьма обязан вам за то, что вы открыли мне глаза, – воскликнул Бут, – ведь я, признаться, до сего дня об этом даже и не подозревал. Я пребывал на сей счет в полном неведении и думал, что публикуемые в газетах речи и в самом деле написаны самими ораторами.