Америка, Россия и Я

— Этот дом со стеклянной крышей был задуман как горно–художественная студия, — сказал Юра, когда мы подошли к строению, сложенному из громадных кусков гранита, погружённых в цемент, с бетонными или пластиковыми стенами и стеклянными вставками–фонарями в крыше, стоящему у пруда с бело–розовыми лилиями, испещрёнными карминовыми пятнышками и поддерживаемыми водой.

— Это сооружение, или горно–художественная студия, была построена и задумана как отель со всеми удобствами, для желающих приезжать в летнее время, созерцать природу и учиться рисовать за соответствующие доллары. Давайте заглянем, — и Юра открыл двустворчатую дверь, перед которой лежало несколько отшлифованных плоских бреккчий.

Войдя в четырёхугольный зал с льющимися сверху лучами, из стеклянных прорезей–окон в потолке, мы замерли, рассматривая бывшую художественную студию. Угрюмо стояли серочёрные мольберты, выглядевшие как витиеватые старинные кресла. Они окружали значительный деревянный стол на двух тумбах, неподвижно вкопанных в пол. Светлые полосы с вьющейся пылью отражали застеклённые вырезы — глаза в небо, и очерчивали на полу узоры. Юра сам будто впервые обнаружил этот зал; и тоже молча оглядывал стены и пол.

На полу лежали равномерным покрытием, похороненные под кучами пыли обрывки картин, бумаг, листков картона, тюбиков от краски. Одна стена зала была с окнами, а три другие были обиты светло–коричневыми деревянными панелями с беспорядочно висящими картинами-этюдами, зарисовками, выцветшими и пожелтевшими, кое–где проглядывались цветы, кое–где — бабочки или огурцы.

Стены соединялись между собой чётко вытканной паутиной из радиально натянутых толстых нитей и более тонких концентрических, с висящим на них живым пауком–крестовиком, жирным и вполне космополитического вида, встречающегося по всему свету, с трубками для прядильного аппарата и крестом. Казалось, что паук чуть–чуть раскачивается на созданной им поверхности, любуется своим утончённо изысканным рисунком и почёсывает свои пушистенькие лапки, поджидая кого-то.

По стене из-под этюда, изображающего огурцы, показался тёмно–красный таракан, тоже вездесущего вида, — такие у нас у бабушки за печкой жили; — промчавшийся вместе с мелким жуком, мгновенно за тараканом последовавшим.

Вместо них прямо из-за деревянной панели появились несколько белых термитов с прозрачными большими крыльями — это вид только американский — они или присматривались к стене, или уже прогрызли систему ходов в мёртвой древесине, слагающей стены дома, — это очень трудно заметить; избегая света, они протачивают ходы внутри, поэтому опасность может быть обнаружена слишком поздно.

Из-под кучи хлама и бумаги, лежащей на полу и сдвинутой Юриными шагами, высунулась голова большой засушенной бабочки, распластанной на бумаге, но сохранившей пестроту своих нежных крыльев.

Помолчав, Юра продолжал:

— Покрутились мы с Ингой три сезона с капризной приезжающей публикой; в первый летний сезон перебывало человек двенадцать дам; нужно было их обслуживать: Инга заботилась о пропитании, а мне не только проводить линии, но и умудряться делать рутинную работу: то кран течёт, то — то, то — то.

После третьего сезона решили — зачем так глупо проводить время? Инге — на кухне, мне — в поучениях, и оставили и эту идею, и эту студию.

И стоит теперь она укором, как свидетель моей попытки разбогатения. А вид из окон один из самых вдохновенных в моей долине.

Молча я ещё раз взглянула на очаровавшие меня холмы — окаменевшие волны Земли, ещё более и ещё ярче сиявшие на горизонте, и, вдохнув воздуха — запаха опустевшей горнохудожественной студии, — мы вышли наружу к пруду с бело–розовыми лилиями, которые полузакрылись, и уже не было видно на них карминовых пятнышек.

По дороге нашего возвращения то там, то там попадались небольшие деревянные домики.

— Эти кибитки, — сказал Юра, — свидетели моей второй попытки разбогатения: придумал сдавать их в аренду, настроив их в самых уединённокрасивых местах своей долины…

Рассказ Юры был прерван внезапным появлением буровато–серого зайца с длинными ушами и коротким поднятым хвостом, проскакавшим прыжками перед нами совсем нетрусливо. Юра на него посмотрел, как на знакомого, и сказал, что зайцы, убедившись в своей безопасности, становятся очень дерзкими, ничего не боятся, всё уничтожают, что ни посадишь. А как дерутся, разбойники! и продолжал — «про кибитки».

— Мои кибитки привлекли несколько романтических пар в летние месяцы, а зимой никто не захотел жить в заваленных снегом горах, карабкаться по заваленным дорогам. Горный морозный воздух люди променяли на удобства; и стоят мои кибитки пустые — никто не хочет ходить пешком. Видно, как и я, эта натуралистическая точка зрения устарела. Я не могу угнаться за возрастающей активностью цивилизации. Я чувствую себя раздавленным цивилизованным миром, и вот делаю себе передышку, как Лев Николаевич.

И, вдохнув своего горного воздуха, остановившись перед щебнистым спуском, подавая мне руку, Юра продолжал: