Америка — справа и слева

«Мы знали, что в Чикаго есть трущобы, что там не может не быть трущоб. Но что они находятся в самом центре города — это была полнейшая неожиданность. Походило на то, что Мичиган-авеню лишь декорация города и достаточно ее поднять, чтобы увидеть настоящий город... Едва ли где-нибудь «а свете рай и ад переплелись так тесно, как в Чикаго. Рядом с мраморной и гранитной облицовкой небоскребов на Мичиган-авеню — омерзительные переулочки, грязные и вонючие... Некоторые бедные улицы выглядят как после землетрясения, сломанные заборы, покосившиеся крыши дощатых лачуг, криво подвешенные провода, какие-то свалки ржавой металлической дряни, расколоченных унитазов и полуистлевших подметок, замурзанные детишки в лохмотьях».

Мы шли по Холмстэд-стрит, одной из главных улиц негритянского района, и поражались нищете, запущенности, какой-то мрачной безысходности, которая давила на эти бедные кварталы. Рай остался за нашей спиной, у подножия небоскребов. Впереди на сотню кварталов раскинулся ад.

Порывы ветра, долетавшие сюда с озера Мичиган, прижимали к земле густой, черный дым, который извергался из трубы какой-то фабрики. Дым расстилался по крышам невысоких домов, стекал по их стенам на тротуар, прилипал к окнам. Дым царапал горло, слезил глаза. К кислому запаху дыма примешивался аромат автомобильного бензина и тошнотворная вонь гниющих свалок.

В одном из окон вровень с тротуаром мы увидели негритянского мальчика лет пяти. Наверное, он подставил стул, чтобы взглянуть на улицу. Ручонки его вцепились в решетку, вставленную в проем окна. Он казался больным. Его огромные глаза с перламутровыми белками глядели на мир, расстилающийся перед ним. А мир был невелик. Его мир ограничивался, справа и слева рамками окна, задней стеной комнаты и стеной дома на другой стороне улицы. В этом мире взад и вперед мелькали автомашины и прохожие; пьяный старик спал на ступеньках крыльца; кошка обнюхивала груду пустых консервных банок у кромки тротуара; неопрятная толстая женщина копалась в мусорном чане.

Не было в этом мире ни «индейского лета», ни полыхающих осенним пламенем лесов, ни таинственного крика журавлей, летящих на зимовку. В этом мире не было самого главного, о чем мальчик еще не знал, о чем он еще не догадывался в свои пять лет, — в этом мире не было надежды.

Ему еще предстоит узнать эту боль, это страшное чувство — отсутствие надежды, вместо которой в его душе взойдут зерна гнева и ненависти. Жестокий старик — Чикаго! Не придется ли тебе со временем познать месть этого негритянского мальчика с перламутровыми белками, мир которого ты ограничил сегодня рамками окна с решеткой!

Скоро в самом Чикаго негров будет больше, чем белых. Они переселяются сюда с глубокого негритянского юга, где механизация сельского хозяйства лишает их работы и куска хлеба. Они надеются найти работу в промышленном городе. Но кому нужны здесь они, умеющие выращивать хлопок и ухаживать за мулами? Без образования, без профессии, они лишь увеличивают и без того перенаселенные негритянские кварталы города, пополняют армию обездоленных, армию «лишних людей», как с беспощадной откровенностью их называют в Америке.

Они взрывчатый материал огромной силы. На улицах уже ста восьмидесяти трех американских городов стучали пулеметы национальных гвардейцев, полыхали пожары, грохотали бронетранспортеры, лилась кровь. И белая, богатая, могучая Америка содрогается и покрывается холодным, потом при мысли о том, что «черный динамит» может взорваться во всех районах страны одновременно.

Состоятельные белые, так называемый «средний класс», не говоря уже о богачах, бегут из центральных городских районов в пригороды. Создается парадоксальная картина. Всегда и всюду окраины города были прибежищем бедноты. В Америке сегодня все наоборот.