Американха

Потолок, прости за тишину. Дике пытался покончить с собой. Я не хотела тебе говорить (не знаю почему). Ему уже гораздо лучше, но все вышло болезненно и задело меня сильнее, чем я ожидала (ты понимаешь, что «пытался» не означает «совершил», но я дни напролет рыдала, думая, что это могло произойти). Прости, что я не позвонила и не выразила тебе свои соболезнования по поводу мамы. Я собиралась — и дорожу тем, что ты дал мне свой номер, но в тот день я возила Дике к психиатру, а потом никак не могла себя заставить заняться чем бы то ни было. Такое чувство было, что меня срубило. Тетя Уджу говорит, у меня депрессия. Сам знаешь, как Америка умеет все превратить в болезнь, от которой нужно лекарство. Я не принимаю лекарств, просто провожу много времени с Дике, смотрю кучу ужасных фильмов про вампиров и космические корабли. Я обожаю твои письма про Англию, они мне были очень полезны, в стольких разных смыслах, не знаю даже, как тебя благодарить за них. Надеюсь, у меня будет возможность посвятить тебя в свою жизнь — когда б ни сложилось. Я закончила стипендиальную работу в Принстоне и уже много лет пишу блог о расовых вопросах, так зарабатывала себе на хлеб тогда, архивы можно почитать. Отъезд домой я отложила. Будем на связи. Всего тебе хорошего, надеюсь, с тобой и твоей семьей все в порядке.

Дике попытался убить себя. Не умещалось в голове. Дике он помнил ребенком, белое облако памперса вокруг талии, носится по дому в имении «Дельфин». А теперь он уже подросток, который пытается покончить с собой. Первая мысль Обинзе — тут же полететь к Ифемелу. Он хотел купить билет на самолет до Америки и быть с ней, утешать ее, помогать Дике, все исправлять. Но затем рассмеялся от собственной несуразности.

— Милый, ты меня не слушаешь, — сказала ему Коси.

— Прости, омалича[190], —

отозвался он.

— Никаких мыслей о работе.

— Хорошо, прости. О чем ты говорила?

Они ехали на машине в садик в Икойи, на день открытых дверей, как гости Джонатана и Исиомы, друзей Коси по церкви, у них в этот садик ходил сын. Коси все устроила, это их второй визит в детский сад — они решали, куда отдать Бучи.

Обинзе виделся с этой парой всего единожды, когда Коси пригласила их на ужин. Обинзе счел Исиому интересной: то немногое, что она позволила себе сказать, оказалось вдумчивым, но в основном она помалкивала, принижала себя, делая вид, что она глупее, чем на самом деле, чтобы спасти эго Джонатана, а Джонатан, большая банковская шишка, чьими фотографиями пестрели газеты, в тот вечер царил — со своими многословными историями о сделках с агентами по недвижимости в Швейцарии, о нигерийских правителях, которых он наставлял, и о всяких компаниях, которые спас от разрухи.

Джонатан представил Обинзе и Коси заведующей садиком, маленькой кругленькой англичанке:

— Обинзе и Коси — наши очень близкие друзья. Думаю, их дочка присоединится к нам на будущий год.

— Многие высокопоставленные иностранцы сдают сюда своих детей, — сказала заведующая, в голосе — отзвук гордости, и Обинзе подумал, не произносит ли она это дежурно. Возможно, она это говорила так часто, что уже поняла, какая это выигрышная фраза и как сильно она впечатляет нигерийцев.

Исиома спрашивала, почему их сын все еще мало занимается математикой и английским.

— У нас более концептуальный подход. В первый год обучения мы предпочитаем давать детям исследовать окружающую их среду, — сказала заведующая.

— Но одно не исключает другого. Они могут уже начать изучать кое-что из математики и английского, — сказала Исиома. А затем с задором, за которым серьезность ее вопроса даже не пыталась прятаться, добавила: — Моя племянница ходит в садик на материке, и в шесть она уже могла произнести слово «звукоподражательность»!