Американха

— Цвета этой свадьбы. Лайм и персик. Зал украсили так здорово, а торт вообще прелесть. Смотри, я пофотографировала. Собираюсь выложить в «Фейсбук». — Раньинудо протянула Ифемелу свой «блэкберри». Ифемелу вцепилась в него, чтобы Раньинудо сосредоточилась на дороге. — И я познакомилась кое с кем-о. Он увидел меня у церкви, я ждала снаружи, когда служба закончится. Такая жарища, у меня база потекла, я знаю, что выгляжу как зомби, а он все равно подходит поговорить! Хороший знак. Кажется, этот — крепкий материал для брака. Я тебе говорила, что моя мама на полном серьезе читала новены, чтобы я порвала с Ибрахимом? Тут-то у нее инфаркта хоть не будет. Его зовут Ндуди. Клевое имя, аби?[195] Такое игбо, что дальше ехать некуда. И видала б ты его часы! Он в нефтянке. На визитке написано: «Офисы в Нигерии и за рубежом».

— А почему ты ждала снаружи?

— Всем подружкам невесты полагалось ждать снаружи, потому что у нас платья непристойные. — Раньинудо покатала это «непристойные» на языке и хихикнула. — Все время так, особенно в католических церквях. У нас даже покровы были с собой, но священник сказал, что они слишком кружевные, вот мы и ждали, пока служба кончится. Но слава богу, что так, иначе б я с тем парнем не познакомилась!

Ифемелу оглядела платье Раньинудо: тонкие бретельки, плиссированную горловину, никакого выреза. Что, подружек невесты выгоняли из церкви за бретельки-спагетти и до ее отъезда из страны? Вряд ли, подумалось ей, но она уже не была уверена. Она уже не была уверена, что в Лагосе новое, а что — новое в ней самой. Раньинудо поставила машину в Лекки — когда Ифемелу уезжала, тут простиралась голая осушенная почва, а теперь высился ансамбль здоровенных домов, окольцованных высокими стенами.

— Моя квартира — самая маленькая, и у меня поэтому нет парковочного места во дворе, — сказала Раньинудо. — Остальные жильцы ставят машины внутри, но ты бы видела, какие свары происходят по утрам, когда кто-нибудь не уберет свою машину, а кому-то надо срочно на работу!

Ифемелу выбралась наружу, в громкий нестройный гул генераторов — слишком многих генераторов: звук вонзался в уши и пульсировал в голове.

— Вся прошлая неделя — без света, — проорала Раньинудо, перекрикивая генераторы.

Привратник поспешил помочь с чемоданами.

— Добро пожаловать домой, тетенька, — сказал он Ифемелу.

Он сказал не просто «добро пожаловать», а «добро пожаловать домой», словно откуда-то знал, что она и впрямь вернулась. Ифемелу поблагодарила, и в седине вечерних сумерек, в этом воздухе, отягощенном запахами, в ней заныло что-то почти невыносимое, и она не смогла подобрать ему имя. Что-то ностальгическое и печальное, прекрасная грусть обо всем, по чему она скучала, по вещам, которых никогда не узнает. Позднее, уже сидя на диване в маленькой модной гостиной у Раньинудо, ступни — в слишком мягком ворсе ковра, перед плоским телеэкраном, висевшим на противоположной стене, Ифемелу ошарашенно взглянула на себя саму. Ей удалось. Она вернулась. Включила телевизор, поискала нигерийские каналы. По НТВ первая дама государства, в синем шарфе вокруг лица, обращалась к женскому митингу, а по экрану ползли слова: «Первая дама поддерживает женщин противомоскитными сетками».[196]

— Не помню, когда последний раз смотрела этот идиотский канал, — сказала Раньинудо. — Они врут за правительство, но и врать-то не умеют как следует.

— И какой же нигерийский канал ты смотришь?

— Да вообще-то никакой-о. Смотрю «Стиль» и «Е!». Иногда Си-эн-эн и Би-би-си. — Раньинудо переоделась в шорты и футболку. — У меня тут девушка приходит готовить и прибираться, но это рагу я сама состряпала — к твоему приезду, так что ешь давай-о. Что пить будешь? У меня есть солод[197] и апельсиновый сок.

— Солод! Я собираюсь выпить весь солод Нигерии. Покупала в латиноамериканских супермаркетах в Балтиморе, но всё не то.