Американха

— До чего же это город сделок, — сказала она. — Угнетающе. Даже отношения и те все сплошь сделки.

— Некоторые.

— Да, некоторые, — согласилась она. Они говорили друг другу то, что пока не в силах были произнести. Из-за того, как опять просочилась в пальцы нервозность, она взялась шутить. — И есть некоторая напыщенность в наших разговорах, я ее позабыла. По-настоящему ощутила, что вернулась домой, когда начала изъясняться напыщенно!

Обинзе рассмеялся. Ей понравился этот тихий смех.

— Когда я вернулся, меня потрясло, до чего быстро мои друзья все разжирели, отрастили себе пивные брюхи. Думал: что происходит? А потом понял: они же новый средний класс, созданный нашей демократией. У них есть работа, которая позволяет им пить гораздо больше пива и есть в ресторанах, а ты понимаешь, что питаться в ресторанах — это курица с картошкой, вот они и разжирели.

Желудок у Ифемелу свело.

— Ну, если приглядишься — увидишь, что так не только с твоими друзьями.

— Ой, нет, Ифем, ты не жирная. Это все твоя американскость. Те, кого американцы считают жирными, могут быть вполне нормой. Видала б ты моих ребят — поняла бы, о чем я. Помнишь Уче Окойе? Эвена Оквудибу? Они даже рубашки на себе застегнуть не способны. — Обинзе помолчал. — Ты набрала немного, и тебе это идет. И мака.

Она засмущалась — приятно, — услышав, как он говорит ей, что она красивая.

— Ты, помнится, подначивал меня, что у меня нет задницы, — сказала она.

— Забираю свои слова обратно. В дверях я тебя вперед пропустил не просто так.

Они посмеялись, а когда смех затих, помолчали, улыбаясь друг другу в странной этой близости. Она вспомнила, как вставала голая с его матраса на полу в Нсукке, как он смотрел на нее снизу вверх и говорил: «Тряхнуть бы, да нечем», — и она игриво пинала его в голень. Ясность этого воспоминания, последовавший за ним внезапный удар томления лишили ее устойчивости.

— Но вернемся к удивлениям, Потолок, — сказала она. — Вы только посмотрите на него. Большой Человек с «рейнджровером». Деньги, похоже, и впрямь все изменили.

— Да, видимо.

— Ой, ладно тебе, — сказала она. — Как?

— Люди обращаются с тобой иначе. И речь не только о посторонних. Друзья тоже. Даже моя двоюродная сестра Ннеома. Внезапно возникает весь этот подхалимаж, потому что люди считают, что ты на него рассчитываешь, — вся эта преувеличенная любезность, преувеличенные восхваления, даже преувеличенное почтение, какого совсем не заслужил, и все это такое подложное и пошлое — как чрезмерно изукрашенная картина, но иногда сам начинаешь немножко верить в это — и, бывает, видишь себя несколько иначе. Однажды ездил на свадьбу в родной город, и тамада ударился в дурацкое воспевание меня, когда я появился, и тут я понял, что двигаюсь иначе. Я не хотел — но вот же.

— Типа вразвалочку? — подначила она. — Покажи-ка!

— Сначала воспой меня. — Он отхлебнул из стакана. — Нигерийцы умеют быть очень раболепными. Мы — люди уверенные, но очень раболепные. Нам нетрудно быть неискренними.

— У нас есть уверенность, но нет достоинства.

— Да. — Он глянул на нее, в глазах — узнавание. — А если все время получать этот избыточный подхалимаж, делаешься параноиком. Уж и не знаешь, честно ли хоть что-то, правда ли. И тогда люди вокруг становятся параноиками — но по-другому. Мои родственники постоянно говорят: выбирай места, где ешь. Даже в Лагосе друзья предупреждают меня, дескать, смотри, что ешь. Не ешь в доме у женщины, она тебе что-нибудь подсыплет в пищу.

— А ты?

— Я — что?

— Смотришь, что ешь?

— Не у тебя в доме. — Пауза. Он открыто заигрывал, а она не очень понимала, как отозваться. — Но нет, — продолжил он. — Предпочитаю думать, что, если захочу у кого-то в доме поесть, такому человеку и в голову не придет подбрасывать мне джаз[227] в пищу.

— Безысходное это все какое-то.

— Я вот что понял, среди прочего: в этой стране менталитет нехватки. Нам мерещится, что даже того, чего в достатке, не хватает. А от этого во всех укореняется безысходность. Даже у богатых.

— У богатых, как ты, — съязвила она.

Он примолк. Он часто делал паузу, перед тем как заговорить. Ей это казалось упоительным: он словно так глубоко чтил своего собеседника, что желал выстроить слова в наилучшем порядке.