Амфитрион

– Я, хранитель заводей Мирны, распорядитель священных торжеств Эгнана, военачальник Справедливых людей и зять повелителя Короны гиптов, не собираюсь оправдываться в ответ на оскорбительные подозрения! – воскликнул врач. – Твой отец допустил меня к постели больной принцессы, и я облегчил ее муки. Он попросил меня обуздать гнев темных глубин, и я сделал это – вон он, ждет моих приказаний! – с этими словами он указал на Сэма. – Ты думаешь, я буду стоять и покорно ждать, пока ты пропустишь меня, адри-матр[47]?

– Что же, – подумав, невозмутимо ответствовал гипт, – мы пошлем людей к царю, и он скажет, допустить ли тебя до Тайного Сердца.

– Этого не будет, – спокойно возразил врач. Только тут Митя увидел, что его рука, сжимающая клинок (неприятной хирургической остроты), находится у какого-то места на теле гипта – внешне невинного, но явно жизненно необходимого. – Если ты попытаешься унизить меня, одного из хозяев Нунлиграна, заставив ждать, ты умрешь, а если я не вернусь на берега Мирны, Корона гиптов узнает, что такое гнев Эгнана. Прояви мудрость.

Гипт захрипел, как будто ему было нечем дышать.

– Что же, – проговорил он, поразмыслив, – проходи.

Ряды гиптов расступились, и врач поднялся по ступеням на каменный пьедестал, посреди которого в грубой ванночке лежало тонко оправленное золотом дымчатое розоватое яйцо. Оно было теплым на ощупь. Принц Руни не торопился брать его, и это, видимо, убедило гипта в правдивости его слов.

– Это одно из тайных сердец Нунлиграна, – прохрустел он. – Абха – мать золота. Она поет золоту, и золото поет с нею, и прорастает в далеких глубинах горы, и так продолжается всегда. В ее вечном свете раскрываются рукава правды гиптов.

Тогда принц Руни взял мать золота в руку, ее доверчивый свет проник в него и осветил его изнутри, и в его черных глазах, на секунду блеснувших синим серебром, гипт с ужасом увидел, что впустил в лоно подземной страны Врага и душу войны. Но было поздно. Стража успела подняться лишь на ступеньку, а уже с демоническим свистом пропали все: и принц-врач, и Митя, и старик Сэм, и тайное сердце царства гиптов – Абха, мерцающая мать золота.

Конечно, Делламорте (Митя знал теперь даже и то, как звали поддельного принца) еще предстояло вернуться в Корону гиптов. Ведь он не увидел знаменитых крайних картин древнего каменного панно, не отплатил гиптам за унижение, которому они подвергли его, и – главное – не исполнил своей задачи. Это случится позже.

Пока же Митя проснулся с такой обязательностью, как будто остаток сна ему отрубило будильником. Вопреки ожиданиям он находился дома. Было начало шестого утра (то есть время, в которое молодые люди обычно не просыпаются, если не живут рядом с железнодорожным переездом), и Алены, так коварно ускользнувшей от него в «Jizни» и оставившей его в страшном подземном сне, не было ни рядом, ни где бы то ни было. Митя проведал Петла, вернулся в спальню, улегся на спину и уставился в потолок. На потолке показывали какие-то новые картины, и Митя сам не заметил, как снова заснул.

17. Не только бизнес, но и немало личного

Хочется верить, что читатель уже отдал себе отчет в том, насколько крепки узы, связывающие автора с героями: автору больно даже ненадолго расставаться с центральными персонажами этой книги. Тем значительнее для автора те эпизоды, когда он все-таки ставит себе на горло имеющуюся у него для таких случаев ногу, обутую в железный сапог крестоносца, и заставляет себя прямо вместе с читателем перенестись мыслями к другому действующему лицу. На сей раз шахтерский фонарик автора выхватывает в темноте силуэт Артемия Русского, человека в белой вышиванке с красными узорами, успешного предпринимателя, немолодого и оттого еще более серьезного. Он относится к своему хлебному бизнесу едва ли не с большим пиететом, чем Генрих и Карен, уже встречавшиеся нам на этих страницах… У тех, помимо хлеба, есть хотя бы сложные взаимоотношения, а у Артемия ничего такого нет. Его квасные проявления – а иначе эту безвкусицу не назовешь – никак не мешают ему сидеть на одном из верхних этажей Краснопресненского City, периодически менять длинноногих секретарш в не по-русски коротких юбках и приводить себя в фокус с помощью кофе из итальянской эспрессо-машины. Артемий Русский не чужд плодов глобализации, но считает, что должен стоять на страже самобытных традиций родной земли (как будто те сами не могут за себя постоять) и поэтому подписывается всегда излишне полно, а перед каждым из и кратких в своем имени ставит по i, что было бы не очень смешно, не ставь он в конце еръ. Да, и вот еще – по отцу Артемий вовсе не Русский, а Пилипенко, однако фамилию свою, как катастрофически не совпадающую с мироощущением, он поменял в пятнадцать лет.