Амулет для влюбленных

Контрольная давалась Марине с трудом. Она все время ловила себя на том, что смотрит на склоненные головы Марго и Орловского и проверяет, на сколько приблизились они друг к другу по сравнению с началом урока. Голова Марго явно сдвигалась в сторону Вадима, а он писал уже на самом краю стола, повернувшись к ней спиной.

О Богдане, который сидел рядом, Марина почему-то даже не думала и очень удивилась, когда он локтем подвинул к ней записку. Она развернула листок, вырванный Рыбарем из контрольной тетради, и прочитала: «Ты сможешь меня простить?» Митрофанова небрежно черкнула «да», потому что прощение Богдана уже не имело для нее того великого смысла, какой она вкладывала в это слово всего несколько дней назад. Сегодняшнее прощение было обычным жестом вежливости и снисходительности к не очень красивым поступкам человека, с которым ничего ее не связывает.

Рыбарь же понял ответ Марины совсем не так. Проверочная работа моментально перестала его занимать. Он чертил прямо в контрольной тетради немыслимые узоры в предвкушении последующей встречи с Мариной. Хоть она и написала «да», он все равно будет еще и еще умолять ее о прощении, каяться и фигурально посыпать голову пеплом. Он расскажет ей, как мучится сознанием безобразности своего поступка, объяснит, что Марго была всего лишь затмением, помрачением рассудка, и что лучше Марины никого нет на всем белом свете. А потом он поцелует ее нежно-нежно, и все будет так прекрасно, как не было даже в момент их первого свидания. Он так расчувствовался, что даже забыл о своем дежурстве по классу. Ему срочно надо было бежать домой, чтобы приготовиться к встрече с Мариной. Надо было вымыть голову, отгладить шелковые брюки и пришить болтающийся лоскут на новом голубом джемпере.

Марина убирала класс одна и радовалась тому, что одна. В конце концов она взяла себя в руки и справилась с «самостоялкой» довольно быстро. Она видела, как закончил писать Орловский, как сдал тетрадь и быстро вышел из класса. Вслед за ним бросила свою тетрадь на кафедру Марго и тоже выскочила в коридор. Что ж! Так и должно было случиться. Она сама отдала Вадима Григорович, а Марго уж своего не упустит. Марина представила, как Орловский обнимает Маргошку, и наконец всласть наревелась, уткнувшись в тряпку для мытья доски.

После школы она отправилась в универсам, так как мама попросила ее купить хлеба, макарон, молока и рыбы для оставшейся в одиночестве Муси. Как всегда, Марина опустила несколько монеток в йогуртовый стаканчик уже известной старушки, по-прежнему несущей свою нелегкую службу у дверей магазина, и, нагруженная тяжелыми пакетами, побрела к дому.

Она была убеждена, что с четырьмя одноклассниками, добивавшимися ее благосклонности, все уже решено раз и навсегда, и даже не могла предположить, что все они, как один, ждут ее во дворе, ежась от холода и пряча красные носы в воротники курток.

За ними уже довольно давно наблюдала из-за своих гераней бабка Антонина и размышляла, кому ее любимице Маришке стоит отдать предпочтение. Один из четверых был уж слишком мал ростом и неказист. Конечно, если бы Марине надо было бы идти замуж, то она, пожалуй, присоветовала бы ей как раз этого. Такие страшненькие – самые верные мужья, хотя, конечно, бывает и наоборот, если вспомнить хотя бы Степаниду из родной Антонининой деревни под названием Комаровка. Степанидин муж – хромой и низенький Николай – гонял свою красавицу Степаниду по деревне, как сидорову козу. В общем, пусть этот, щупленький, еще погуляет да подрастет. Оставив Кривую Ручку, Антонина поправила очки и переключилась на Орловского. Хорош, ничего не скажешь! Одни ноги чего стоят! Но этим-то он как раз и плох. Да за такими ногами небось полрайона девок бегает, а он в них, как в соре, роется. Вон как форсит: на таком холоду – и без шапки. А волос богат! Ой богат! Ну да не в кудрях счастье! А вот третий – Людмилки из соседнего дома Рыбаренок – тоже красивый да высокий вымахал, только уж больно непутевый. Людмилка все время жалуется, что учится плохо. А кроме того, она, Антонина, слышала, как однажды вечером во дворе этот Рыбаренок что-то очень сердито выговаривал Маришке. На сердитых, говорят, воду возят. Вот пусть себе и возят, а девчонке незачем терпеть его выговоры. Пожалуй, из всех четвертый – самый годящий. Она видела, как он чуть ли не каждый вечер ползал по асфальту и буквы про любовь вырисовывал. Видать, с ума по Маришке сходит! И собой ничего, казистый…

Антонина решительно дернула раму, уже заклеенную бумажными полосками на зиму, распахнула прямо в ноябрьскую стужу окно и поманила к себе Феликса. Он очень удивился, но все-таки подошел.

Антонина вытащила из-за горшка с геранью маленького, тщедушного котенка, самой что ни на есть дворовой серо-полосатой расцветки, и сбросила его на руки растерявшемуся Лившицу.