Это был тот самый человек, с которым прошлой зимой отправил Егор письма. С тех пор Егор встречал его много раз и все ждал ответа.
Не теряя осанистого вида, "сопровождающий" не торопясь перебирал письма.
- Вот не это ли? - протянул он рыжий конверт.
В сумке у него лежало несколько писем для крестьян, живущих по тракту.
В избу Егора слушать письмо собралось все поселье. Видя, что все бегут к Кузнецовым, пришли туда же ямщики и даже солдаты.
Письмо начиналось с поклонов и благословений.
- "Письмо ваше получили, за что шлем спасибо, - звонко читал Васька. - Хлеба нынче не уродились. Собрали хлеба мало. Лука Тимофеевич стал тысячником и кормит народ, раздает в долг. Нынче все мы в большом долгу. Уж хлеб брали у него. Бога молим за благодетеля. Как будем отдавать и чем, не знаем. Он что захочет с нами сделает".
Федор Барабанов остановил чтеца, многозначительно вскинул брови и помолчал, поднявши палец.
- А быстро же стали письма ходить, - заметил Тереха.
- Читай дальше, - велел Егор.
- "У нас нынче плохо с хлебом..."
- Это уж ты читал.
- Нет, это я дальше читаю, - отвечал Васька, державший прочитанное пальцем.
- Видишь ты, горе какое! - всхлипнула бабка Дарья, и лицо ее безобразно скривилось. Как бы желая скрыть свою горечь, старуха закрылась фартуком.
Долго еще читали письмо крестьяне, плакали, а потом смеялись.
- Агафон-то женился! Ух-хо-хо!.. На Марье! Гляди... Слыхал, а Маруська-то...
Все так развеселились, что парнишки, сидевшие в углу на дедовой кровати, решили, что чтение окончилось, и забренчали на бандурке.
- "А у нас другие лямки надели, пошли в город искать заработки. Напишите, как вы шли дорогой. И еще нам бы узнать про Амур. Лука говорит, что на Амуре люди живут с двумя головами, и мы не знаем, верно ли, и как вы там живете. Еще ждут войны, и на Каме наборы, говорят, начались..."
- От благодетеля Луки мужик из Расеи готов к людям о двух головах уйти, - заметил "сопровождающий".
- Звать бы их! Да сами не знаем, где жить будем, - со злом сказал молодой Кузнецов.
- Кто выживет-то, может, дойдет! - добавил дед. - Эх, жизнь!.. А тут, гляди, опять погонят...
* * *
Наутро вперед пошли лыжники пробивать сугробы, повели за собой подводу с вешками.
Обоз тронулся, звеня колокольцами. Снежные вихри еще ходили по релке, но пурга уж стихала. Сквозь волны снега, несущегося в выси, проступало солнце. Ветер мел снежную пыль, засыпал набело ямщикам складки дох и полушубков, порошил на лошадей, на их белую, в обледеневшем поту шерсть.
Уехали Федька, Петрован, ушли солдаты охраны.
На другой день в собственном возке с застекленным окном и с печкой с железной трубой в кожаном верхе явился в Уральское Петр Кузьмич Барсуков. Он глубоко возмутился, услыхав, чем пугал крестьян Телятев.
- Это глупости, конечно! - воскликнул он.
Но Барсуков сам очень расстроился таким известием. Мужики заметили это.
"Неужели что-то есть?" - думали они.
Барсуков говорил крестьянам, что быть этого не может, ни в каком случае людей, с таким огромным трудом устроившихся на новом месте, не выселят.
- Эта земля ваша по закону, - говорил Барсуков, а сам думал, что если речь зайдет о поддержании авторитета станового, то вся полиция будет заодно и, пожалуй, мужиков прижмут, может быть, спровоцируют на бунт. "Какая бессовестная полицейская выдумка! Даже один такой разговор Телятева - преступление, глумление над людьми, над их идеалами. Если мужики не станут платить становому, он найдет какое-нибудь средство вымогательства. Он пронюхал, что тут золото... Чего у нас не случается! Телятев - ехидна, от него всего можно ждать. Будет пугать людей насильственным переселением, требовать меха, золото. Станет развращать их, подавать худшим из них дурной пример".
Петр Кузьмич решил ободрить крестьян, дать им веру в собственную правоту.
- Я слыхал, Кондратьич, - сказал Барсуков за обедом у Егора, - что ты стал золото мыть.
Егору не хотелось признаваться. "Чем меньше люди будут знать, тем лучше, - думал он. - Дело все же незаконное".
- Нет, не мою, - ответил он твердо.
- Моет, а сам боится, - подавая к столу и улыбаясь, молвила Наталья, не расслышавшая, что сказал муж, и никак не полагавшая, что он может соврать.
- Выручает тебя жена, - весело оказал Барсуков. - Меня не бойся. Мне можно все оказать.
- А это вы про что? - спросил Кузнецов, как бы спохватясь. - Про прииск-то? Да в свободное время что же не мыть! - Он помолчал; степенно погладил бороду и добавил из гордости, желая показать, что ничего не скрывает: - Мы и зимой моем.
- Неужели и зимой? Я никогда не видел, чтобы мыли зимой.
- На прорубях. Черпаем песок и моем.
Егору стало неловко. Он решил, что следует доказать, что ничего не скрывает. Он предложил Петру Кузьмичу съездить на промывку.
- А ты не боишься, Егор Кондратьич, что каждый захочет получить от вас это золото? - спросил Барсуков по дороге на Додьгу.