Амур. Лицом к лицу. Братья навек

– Да-да, мне тоже интересно, – как можно твёрже сказала Цзинь и посмотрела на мужа такими испытующими глазами, что ему стало стыдно за свои мстительные намёки.

– Фёдора я увидел возле вокзала, он тоже только приехал в Харбин, но в товарном вагоне. Его, раненого, вывезли на наш берег Амура во время разгрома восстания русских крестьян и казаков в двадцать четвёртом году. Тогда много казаков с семьями ушли в Китай и образовали там что-то вроде станицы. Фёдор и жил в этой станице два с лишним года, лечился, потом работал. Несколько раз пытался перейти на советскую сторону – не получилось, однажды пограничники снова подстрелили. А когда окреп, решил найти своего отца. Он – очень хороший художник! Шёл пешком от деревни к деревне, кормился тем, что рисовал чей-нибудь портрет или фанзу и получал за это еду. Я его знал маленьким, но он так похож на своего отца, которого я знал с детства, что я остолбенел, когда увидел. А меня он помнил, взгляд-то у него особенный – художника. Вот и всё. Отец его может быть в Харбине, надо помочь найти.

– Помогать будешь ты? – спросила Цзинь и покраснела.

– Нет, дорогая сестрица, кто сможет, тот поможет, а у меня дела, мне надо в Мукден. А до того – в Пекин, своих повидать. У меня был билет до Пекина, но перед Харбином внезапно потянуло сойти, с вами повидаться, вдруг больше не увижу.

– Это почему?! – встревожилась Цзинь. – Тебе что-то угрожает?

– Работа такая, сестрица. – Сяосун приложился к чаю, поморщился. – Остыл уже.

– Я сейчас, – подхватилась Цзинь. – Заварю свежий.

– Не надо, – остановил брат. – Я пойду спать, завтра рано на поезд. Вот только Чаншуню скажу… – Сяосун повернулся к побратиму, бережно тронул его за руку: – Будь осторожней с Чан Кайши. Я наблюдал за ним в Москве. Он – человек с двойным дном, а что там таится, на втором дне, вряд ли кто знает. Едва ли что-нибудь хорошее. Ты же помнишь, в Москве он в каждой речи клялся в верности Сунь Ятсену, а на похороны «отца революции» не явился, с коммунистами работать категорически не хочет…

– Скажу больше, – угрюмо заявил Чаншунь. – Я приехал сюда главным образом, чтобы предупредить Цзинь. Правые гоминьдановцы во главе с Чаном снова готовят против коммунистов какую-то подлость. Я думаю, Цзинь, ты имеешь связь с руководством партии…

– Да, – кивнула Цзинь, – с Ли Дачжаном[16], Мао Цзэдуном.

– Передай им моё предупреждение. Я не знаю, что именно произойдёт и когда, но пусть будут готовы. Я не имел возможности поговорить хотя бы с Чжоу Эньлаем, политкомиссаром академии, потому что опасался слежки. Если бы меня заподозрили, выяснять бы ничего не стали: у Гоминьдана жизнь человека не стоит ничего.

Цзинь внимательно посмотрела на мужа:

– Ты из-за этого ехал сюда, в самое логово бэйянцев?!

Чаншунь на вопрос не ответил, но добавил:

– И поберегись, пожалуйста, сама. Очень тебя прошу!

Внезапно раздался звонок.

– Кто это так поздно?! – удивился Чаншунь. – Цзинь, ты кого-то ждёшь?

Она покачала головой и шагнула к двери в прихожую.

– Стой! – сказал Сяосун. – Я открою.

– Нет, лучше я, – заявил Чаншунь. – И не спорьте.

Он вышел в прихожую, но быстро вернулся. Цзинь и Сяосун вопросительно повернулись к нему.

– Какой-то русский, говорит: ошибся, – сказал Чаншунь. – Рыжий, бородатый, одноглазый… Странный.

Сяосун бросил быстрый взгляд на сестру – она явно побледнела – и спросил:

– А почему странный?

– Увидел меня, замялся и сказал, что ошибся. То ли домом, то ли дверью…

– А-а, тут этажом ниже русский живёт, – с явным облегчением пояснила Цзинь. – Он, и верно, ошибся.

На пригородный поезд, который бы довёз до Старого Харбина – всего-то семь километров! – Сяопин с Мэйлань и Фёдор опоздали. Такси возле вокзала при отсутствии поездов не появлялись, поэтому оставалась одна возможность – пешочком, не спеша, через Новый город по Вокзальному и Харбинскому проспектам, по мосту над речкой Модягоу, потом через обширный пустырь, на котором кое-где уже появились скородельные жилища новоприбывших беженцев, торопливо зажигающих в печи огонь[17], а там до Старого Харбина рукой подать.

Августовская ночь была достаточно светлой, уличные фонари отсутствовали только на пустыре, поэтому путешествие молодых людей было вполне комфортным. Шли не спеша, Сяопин держал жену под локоток, Фёдор шагал рядом, но чуть отстранённо. Он не знал, как относиться к человеку, о котором ещё вчера он ничего не знал, а сейчас должен принимать за брата. Поэтому разговор у них был почти односторонним: Сяопин и Мэйлань спрашивали, а Фёдор отвечал, правда довольно лаконично, особенно, когда с ответом были связаны неприятные воспоминания. Сяопин первым делом потребовал, чтобы Федя рассказал об отце, и это парню понравилось: отца он очень любил и говорил о нём с удовольствием.