Анафема в десятый круг

Я набрала в грудь побольше воздуха, и вошла в комнату. Она была пуста, а часы показывали семь. Его не было. Я успела, а может он уже был здесь, и уже ушёл. Безвольный тряпичной куклой я завалилась на кровать. Синие простыни, и задернутые фиолетовые шторы. Я заметила много синего в своей комнате, его не было раньше. Он незаметно стал любимым цветом. Синий и чёрный. Серый рельеф шелкографии на стенах, вошкался в моих глазах, смешиваясь тенями. Мне вдруг вспомнилось, что бытует мнение, словно такие как он даже при минимальной симптоматики заболевания, отрезаны от внешнего мира, тем образом, что не восприимчивы, порой, откровенно ограничены в эмоциональном плане. Может ли он…любить? Умеет ли вообще, он ведь не порядке ничуть не меньше моего, но там, где я захлёбываюсь горькими слезами, он замерзает в бесчувствии. Говорят, психопаты не чувствуют ни любви, ни тоски, ни жалости.

Его не было.

Я умчалась в ванную, мне нужен был лёд, я задыхалась. Паника настигла меня слишком незаметно. Словно провал в памяти, между падением Вавилона и маленькой трепещущей смертью. Я рыдала, в пустом надломе, осознавая, что это только моя вина. Я не справилась с тем дерьмом что происходило со мной и потеряла его. Скинув кожанку, я открыла воду. На чёрный кафель шлёпнулся пакетик кокса. Белый на черном.

Я не знаю, что я делаю. Просто не знаю. Чувствую, что это плохо, ощущаю вину и мучаюсь от этого, и лучше бы мне остановиться…

Но чувствую я, что зашла слишком далеко. И назад не хочу.

Смотря на себя в отражение маленького зеркала, сквозь двойную сплошную, я чувствовала себя слишком раненой и уязвимой перед своими сраными демонами. Доказательство того, что желание заглушить боль никуда не делось, нанесенные в прошлом шрамы на столько безобразны, что они в состоянии разрушать всё хорошее что было в нас. Всё хорошее что происходило с нами, изначально трещало по едва сшитым швам, под гнётом сумрака и зла. Мы сшивали друг друга, но стежки рвались не успев прижаться.

Я знала, что если пересечь эту двойную сплошную, под скрипичную симфонию, я нарушу все правила. Но я не хотела по другому. Я знала, конечно же я знала, чего от меня хотел Раф. Он хотел, чтобы я возродилась. Переродилась. Но дать ему это было выше моих сил. И всё прокатилось к чертям. Ведь это я уже пробовала, я пыталась, старалась принять терапию, но ничего не вышло. Не касаясь сверхяркого мира, моё дыхание звучит, как подделка.

Я не хочу такой жизни. Она не должна быть искусственной, и даже неважно насколько жизнь дерьмо, она должна быть настоящей. Иначе в этом дерьме нет никакого смысла. Лучше я утоплю себя в меломании, коксе и виски, убивая шум и боль в пороках, чем не чувствовать дыхания и стука собственного сердца, то и дело ловя себя на мысли, что забыла сделать чёртов вдох.

Вдох. Маленький ледяной ожог и ещё один. И мимолётное затишье, оборачивается взрывным цунами онемения. Большой взрыв и маленькая смерть, рождают рамки новой вселенной. Немой и мерцающей. Рассыпается, завораживает, разгоняет остывшую кровь по венам.

И больше мне нужен стоп. Но он звучит, иначе, и она тлеет внутри. Он ― шум. Она ― боль.

Я знаю когда он замолкает. Я знаю, как это звучит. Я знаю, что за мелодию нашёптывает этот шум, я знаю, что это за симфония.

Симфония реквиема.

Я признаю это и проклинаю. Но с кощунством убиваю своим больным дерьмом, всех кто близко, включая себя саму. Я всегда это делаю ― убиваю всех тех немногих, кого люблю.

Там, где для кого-то язык его враг, мой мозг, сука, враг мой. И страх. Враг мне и всем вокруг меня, как затаившийся в моей башке, червь, он пожирает мой рассудок, неправильными нейронами. И это реально неправильные нейроны, ибо сдаётся мне, что они так же как и пчёлы. Если залезть в этот улей в поисках мёда, они без промедления бросают мне вызов, а когда я начинаю защищаться, они вонзают свои жала в плоть, и оставляя их ― умирают. Так и нейроны моего мозга. Стоит задуматься, покопаться в неизвестности, в поисках сладкого мёда, как они тут же жалят меня, и подыхают. Оставляя только яд. И больше ничего. Во мне нет мёда ― только яд. Он знал это, знал и не захотел больше этой горечи. Но больше мне нечего было ему предложить.

Я не отвергаю фатальную ересь, которая терзает мою сущность. Не сейчас. Все эти больные теории и гипотезы, которые так и требуют у меня подтверждения или опровержениями, создают неудобную дисгармонию внутри. Насилие моих желаний может апеллировать только мелодия симфонии реквиема ― обескураживающий концерт.

Я уже слышу его крадущиеся скрипичное вступление, я могу сыграть в эту игру. И я знаю, что это опасно, я знаю, что всё разрушено. Я только, и делаю, что разрушаю! Только это!

Не хочу его терять. Пока это можно отложить, я буду это делать. Просто отложу смерть в дальний ящик, пока она не потребуется. Я не для того поставила на кон всю свою грёбанную жизнь, потерянную в нём. Не знаю конечно для чего конкретно, но я всё ещё не знаю, что я делаю…