Анаконда

Обыск длился несколько часов. Естественно, ничего компрометирующего не нашли, забрали фотографии прадеда в генеральском мундире и письмо прабабке от подруги из Ниццы на французском языке. «Надо полагать, будут «шить» связь с французской разведкой и белой эмиграцией», — подумала тогда старая графиня.

18 мая, точнее, в ночь с 17-го на 18-е забрали Марию Викентьевну. Прямо в библиотеке. Перерыли всю заводскую библиотеку. Мария Викентьевна за два года работы так и не успела проверить все закутки библиотечных залов и хранилищ. Так что и крыть ей было нечем, когда в чулане, где уборщицы держали недра и тряпки, обнаружили брошюры Троцкого и «Азбуку коммунизма» Бухарина. «Десять лет без права переписки».

Через день пришли за Верой Федоровной. «И что за манера отрезать хвост кошке по частям? — ворчала старая графиня, собирая свои скромные вещицы в узелок из клетчатого платка. — Уж брали бы всю семью сразу».

Ну, это она так ворчала. Для порядка. На самом деле была рада, что арест растянули на несколько дней. Пришли бы сразу та всеми да неожиданно, не смогла бы она передать семейные реликвии внуку Сереже.

Старуху увезли, а мальчику приказали самому явиться завтра. Для отправки в детский дом.

Но он в ту же ночь, когда арестовали бабушку, по ее настоятельной просьбе, просто-таки заклинанию и мольбе, сел ночью па поезд, идущий в Москву. В Москве он нашел дальнего родственника, настолько дальнего, что про него не знали и во всемогущественном и всезнающем НКВД. Он передал ему пять золотых николаевской чеканки монет, два колечка золотых с гранатами не великой ценности, но дающих основание бабушке и слезном письме на имя дальнего родственника просить его приголубить и поддержать сироту.

Старик Крестовоздвиженский Поликарп Аристархович служил бухгалтером в некоей некрупной государственной конторе, снимавшейся производством кровельного железа; про его дворянское происхождение никто из соседей и сослуживцев не ведал; по работе у него замечаний не было; в порочащих связях замечен не был, ибо проживал на отшибе в бывшей даче, похоронив лет двадцать назад жену; а поскольку брак был бездетным, то и детей, которых можно было бы объявить врагами народа, он не имел. Сергея принял и полюбил как родного.

Клад свой Сергей Багучев спрятал на чердаке, вырыв ямку в песке, покрывавшем толстым слоем пол чердака во избежание возгорания.

Так и пролежал клад, почти забытый, до 1949 года, когда органы наконец вскрыли дворянское происхождение Сергея Багучева и сослали его в районный центр — город Рудный Смоленской области. Там Сергей женился, там в 1977 году у его сына Андрея родилась дочка Люда, внучка графа Сергея Багучева, которой он и передал перед смертью два перстня.

БРОШЬ КНЯЖНЫ ВАСИЛЬЧИКОВОЙ.

КРОВЬ НА КАМНЕ

За окном лил дождь, «дворники» с трудом справлялись со своей работой, пытаясь очистить ветровое стекло трофейного «Виллиса». Старлей с эмблемами танковых войск напряженно следил за дорогой. На повороте к Майнсдорфу его должны были ждать.

И его действительно ждали. Справа по ходу он увидел силуэт человека, закутанного в офицерскую плащ-палатку. Старлей притормозил, высунул кудлатую лобастую голову наружу, под дождь, пытаясь узнать в мокрой фигуре капитана из спецуправления политотдела танковой дивизии.

— Это ты, капитан?

— Я, — сказал человек, подходя к машине. Уже приблизившись вплотную, он скинул капюшон, и старлей увидел чужое лицо.

— Что за мать твою перекись? — удивился он. — Ты не Фролов!

— Не Фролов, — согласился незнакомец, вынимая из прорезей плащ-палатки руку с зажатым в ней «парабеллумом», — но капитан гауптштурмфюрер Ганс Раупельбах.

Руки бывалого, не терявшегося в нештатных ситуациях старлея словно приросли к рулю, вместо того, чтобы рвануть к себе лежавший рядом «ППШ» и выпустить очередь в наглеца. Он в любом случае не успевал сделать это быстрее, чем гауптштурмфюрер мог нажать на курок своего «парабеллума». Что он и сделал. Тело старлея несколько раз дернулось. Трижды от врезавшихся в кости и мышцы пуль, и четвертый раз, уже конвульсивно, предсмертно — гауптштурмфюрер выпустил последнюю, контрольную пульку в левый глаз старлея. От выстрела в упор череп треснул, и выброшенные через размолотый затылок мозги некрасиво забрызгали заднее сиденье. Немец, так хорошо, почти без акцента говоривший по-русски, открыл дверцу, взял с заднего сиденья серый солдатский «сидор», брезгливо оттер с него мозги старлея его же потной пилоткой, бросил с отвращением на пол салона. Закинув «сидор» на плечо и насвистывая какую-то легкомысленную мелодию, двинулся не спеша по дороге. Пройдя метров двадцать, достал из-под плащ-палатки короткоствольный пистолет-пулемет, прицелился, мысленно отмеряя расстояние и выбирая то место, куда хотел попасть, нажал гашетку. И действительно, первой же очередью поджег бензобак «Виллиса». Машина взорвалась и занялась таким отчаянным пламенем, что даже усилившийся к тому времени дождь не пытался сбить его.