Анаконда

Если бы опытного сексопатолога спросили, в чем парадокс сексуальной жизни этой умной (при всей поверхностности образования), красивой, властной женщины, почему красивому, талантливому, наконец, идеально чистому мужу она предпочитает человека со средней внешностью, бездарного и ленивого, да еще вечно пахнущего потом и нёстираным бельем, своего подчиненного, «шестерку» Витюшу Касатонова, он бы не нашелся, что ответить. Даже в сексе Александр Иванович мог дать Витюше сто очков. Не уступал и в спортивности. В остальном превосходил настолько, что даже смешно сравнивать.

Это была какая-то странная, вычурная форма мазохизма и садизма одновременно.

Впрочем, эту неприятную тему как-то даже не хочется продолжать...

В этот вечер, когда из «Дома Васильчиковых» на Большой Никитской раздавались звуки фортепьянного Трио ми-бемоль мажор Шуберта, говорить о гадостях просто язык не поворачивается.

Вечер был хорош вдвойне: со сцены лилась изящно-стремительная музыка Шуберта, рядом сидела Ира, и Александр Иванович мог любоваться ее чеканным, строгим профилем, испытывая в душе невыразимую сладостную муку от слияния звука и изображения. Ирина, будучи абсолютно бездарной в музыке, казалась влюбленному мужу олицетворением музыкальности.

Но стоило первым же звукам Трио погрузить душу Бугрова в море света, ослепительного и радостного, как идиллия была нарушена переливами сотового телефона в дамской сумочке жены.

Удивленно оглянулся сидящий на первом ряду знаменитый врач, главный кардиолог Москвы академик Алексей Юренев; раздраженно покосился на соседей писатель Леонид Матюхин; журналист-международник Феликс Бурташев, недавно избранный губернатором международного лайонс-дистрикта Москвы, развел руками в ответ на недоуменный взгляд Ирины Рабер, бывшей губернатором дистрикта этого элитарного клуба московской интеллигенции до марта 1997 года. Кстати, в зале вообще было много членов московского лайонс-клуба, что неудивительно: партию фортепьяно в сегодняшнем Трио исполнял выдающийся пианист паст-президент лайонс-клуба «Москва — Запад» Вадим Федоровцев, которому как раз сегодня исполнилось пятьдесят лет. На концерт в овальный зал «Дома Васильчиковых» был приглашен самый-самый бомонд. И в данном случае бомонд означал не «нужняков» и людей «сверху», не «новых русских», а истинных ценителей классической музыки. Мужчины развели руками. Женщины были менее сдержанны.

— Скоро на концерты будут с рациями ходить, — прошептала на ухо мужу, видному искусствоведу, действительному члену шести российских, зарубежных и международных академий, профессору Егору Ефимову, Лариса Малинина, президент Детской академии творчества, — тихо, но так, чтобы этой наглой соседке в брильянтах и изумрудах было слышно.

Еще откровеннее была Мария Бережных, завмеждународным отделом Кардиоцентра:

— Если страна не может обойтись без ваших указаний, может быть, вам стоит выйти в фойе?

Александр Иванович мучительно покраснел и даже прикрыл глаза ладонью. Бугрова, не обращая внимания на презрительные взгляды «бомонда», вынула трубку сотового телефона, нажала кнопку:

— Ну?

— Он в Амстердаме.

— И что?

— Убирать?

— Разумеется!

Захлопнув крышку сотового телефона, сунула его небрежно в сумочку и стала продолжать делать вид, что слушает музыку.

Тем временем в тысяче километров от «Дома Васильчиковых», в центре шумной Гааги, в старинном замке графов голландских Бинненхофе несостоявшийся российский предприниматель, долларовый миллионер Олегов делал вид, что наслаждается живописью.

Ему особенно не было нужды кого-то вводить в заблуждение относительно своих художественных пристрастий. Просто человек, слишком уж равнодушный к окружающим его красотам, мог вызвать подозрение.

А Олегов был в том состоянии, когда ему не хотелось, чтобы даже малейшее подозрение пало на его рано начавшую лысеть молодую гениальную, как он считал, голову. Ему ужасно хотелось быть как все.

А все, естественно, с восхищением рассматривали прелестные интерьеры простого и величественного дворца Маурицхёйс, выстроенного в 1633 — 1644 годах для принца Иоганна-Морица Нассау-Зигенского, одного из родственников Штатгальтера. Имя архитектора Питера Поста, как и имя планировщика дворца Якоба ван Кампена, ничего не говорило Олегову, и он пропустил имена мимо ушей. Глаз же его невольно задержался на изысканном интерьере Рыцарского зала. Услышав за спиной шорох, настороженно обернулся. Но нет, это был какой-то толстый старик швед с такой же монументальной женой, прошаркавший мимо него в музейных шлепанцах и что- то по дороге выговаривавший супруге на своем гортанно-тягучем языке. Наверное, ругал за то, что притащила его в этот замок вместо того, чтобы сидеть на Ратушной площади и пить пиво.

Олегову от этой мысли жутко захотелось подержать в руке холодный бокал темного пива, но он понимал, что это удовольствие его еще ждет...