Анархисты будущего. (Москва через 20 лет)

Она скрылась, но все были уверены, что она скоро явится. Москва точно вымерла: не было и следа вчерашнего воодушевления, рожденного ожиданием победы. Колокола молчали. Москва переживала поражение аэроплана, как свое собственное, но она еще не сдавалась.

По улицам ходили мрачные патрули. Довольно было простого подозрения, внушенного солдату или полицейскому, и человека хватали, и он исчезал в подземных участках. Железные ворота Новой тюрьмы растворялись почти каждый час, впуская все новые и новые жертвы.

Шла настоящая война, при которой не считаются с человеческими жизнями. Правительство поставило ва-банк.

В этот день Александр Васильевич был у Курышкина, но тот встретил его печально.

— Все лопнуло, — сказал он ему. — Сегодня ночью убит граф Дюлер. К нему явился целый отряд анархистов, и графа расстреляли на собственном дворе. Вместе с ним погибли его дочь и секретарь. Я не могу теперь ничего сделать: правительство решило действовать беспощадно. Наша компания не решится теперь продолжать свою деятельность.

— Но вы же сами говорили вчера, что все останется по- старому, как бы ни кончилось сражение! — вскричал Александр Васильевич.

Маленькая надежда, оживившая его вчера, разом пропала. Он точно провалился в пропасть, откуда не было выхода.

— То было вчера, а то сегодня, — покачал головой Куры- шкин. — Теперь жизнь измеряется часами и даже минутами. Что было возможно час назад, невозможно теперь. Я знаю из верных источников, что сегодня анархисты будут объявлены вне закона. Мой совет — примириться с вашим несчастьем и думать о себе. Знаете, как сказал поэт: «Спящий в гробе, мирно спи, жизнью пользуйся, живущий!»

Эта сентенция возмутила Александра Васильевича. Она поразила и оскорбила его, как богохульство может оскорбить верующего человека. Кровь бросилась ему в лицо, и он едва не ударил этого человека, еще вчера предлагавшего ему «купить» Аню.

— Мерзавец! — бросил ему он.

Он встал и направился к двери, не взглянув даже на оторопевшего Курышкина, не ожидавшего такой развязки.

— Молите Бога, что я и вас не арестовал, — крикнул он ему вдогонку.

Александр Васильевич вышел на улицу, шатаясь, как пьяный. Его наполняло отчаяние. «Все кончено, — думал он. — И если мне что осталось, так это — месть. Но кому же мстить? Всем! Всем людям, надругавшимся над человеческими чувствами, втоптавшим в грязь идеалы, залившим мир кровью… Всему обезумевшему человечеству!»

И он захохотал, как смеются безумные.

Он чувствовал, как разгоралась в нем эта слепая ярость, родившаяся от отчаяния, злоба сатаны, черная тень которого окутала весь мир.

Сам не зная, куда он идет, бежал Александр Васильевич по улицам и переулкам, и случайные встречные бросались от него в сторону, испуганные выражением его лица.

На одной из улиц он наткнулся на толпу, которая медленно двигалась с заунывным похоронным пением. Александр Васильевич принял ее сначала за похоронную процессию, но среди людей, идущих с непокрытыми головами, он не видел ни гроба, ни мертвеца. Над головами людей он видел только качающуюся верхушку деревянного креста, который несли, как знамя.

Александр Васильевич смешался с этой толпой, и чья-то рука сдернула у него с головы шапку.

— Иди с нами, нечестивец, — крикнул ему чей-то голос. — Иди и очистись огнем!

Безумные глаза впились в него; Александр Васильевич увидел сумасшедшее лицо, растрепанные волосы и открытую грудь с разорванным воротником рубашки.

— Куда? — ответил он машинально.

— В монастырь! К блаженному Максиму! Иди и покайся!

И Александр Васильевич пошел с этой толпой, поддаваясь охватывающему ее настроению, в котором доминировало безумие и страх, сам почти безумный среди безумных людей.

И похоронное пение, нескладное, прерываемое рыданиями, рвало на части его душу.

«Я хороню Аню, хороню себя!» — билась в нем мысль.

Слезы накипали у него на глазах, в то время как губы кривились от страшной улыбки, и безумный хохот готов был вырваться из груди.

Вот и стены монастыря. Ворота были раскрыты, и толпа медленно влилась в них.

Смолкло пение. Монастырский двор с крестами и памятниками над могилами иноков встретил, как кладбище, онемевшую толпу.

Промелькнули несколько монахов и смешались с толпой, заполнившей весь двор и тихо подвигавшейся к кельям.

Здесь толпа остановилась. Многие упали на колени.

— Отец Максим! Отец Максим! — раздались голоса, сначала робкие, но потом все более и более настойчивые. Толпа требовала своего кумира, своего проповедника, и в ее голосах звучало уже теперь властное требование.

Она гремела:

— Отец Максим!

Растворилась дверь, и на крыльце показался Максим Максимович.

Александр Васильевич не сразу узнал его, так изменился отставной штабс-капитан.

Длинные волосы почти закрывали лицо его, на котором сверкали глубоко впавшие глаза, седая борода растрепанными прядями лежала на груди. Он был в одной рубашке, похожей на саван, босой, исхудалые руки, покрытые синими жилами, были скрещены на груди.

— Изыдите! — загремел он толпе.

— Отец Максим! Отец Максим! — зарыдала толпа. — Спаси нас!