Анархизм и другие препятствия для анархии

Настоящий Конан — скептик, он ненавидит жрецов, но избегает бессмысленного кощунства, которое может разбудить спящее зло; настоящий Конан возвращает обиду с процентами, но он — не тот одержимый тина Ахава, что показан в фильме. Конан очевидным образом привлекает тех, кого стесняют социальные нормы; тех, кто хотел бы ударить прямо по угнетению и бесчестию, принявшему удобные зримые формы; тех, кто хотел(а) бы, чтобы индивид по-прежнему мог хоть что-нибудь изменить личным действием. Конан иногда груб, но он не лицемерит. Он может украсть твои бриллианты, но не станет пачкать твою душу.

Всяческие активисты и организаторы порицают фантастику за «эскапизм», за бегство от дейстительности — тем самым вполне оправдывая ответ Дж. Р.Р. Толкиена: «От какой группы людей вы стали бы ожидать наибольшей озабоченности идеей бегства и наибольшей враждебности к ней? От тюремщиков».

Фантазия и свобода — их органическая связь была очевидна для Шарля Фурье, для фантаста-марксиста Уильяма Морриса, для русских анархо-футуристов, которые — предвидя даже говардовскую терминологию! — называли себя «анархо-гиперборейцами». И тем не менее, всякого толка сектанты в 1968 году стояли, разинув рот — когда французы начали эпохальную всеобщую забастовку под лозунгом «Вся власть воображению!».

Мысль о том, что спасения можно достичь через индивидуальный акт волевого насилия, сейчас совершенно затерта (хотя для людей с комплексами она по-прежнему имеет терапевтический эффект).

Поскольку насилие обезличено и подверглось коллективизации, в нем больше нет страсти — кроме как для зрителей. На юге Атлантического океана две команды технических работников по очереди уничтожают друг друга, нажимая кнопки. «Умные» бомбы убивают тупых людей: овцы сражаются за овец. Мэгги Тэтчер изображает Черчиля-в-женском-платье, неудачно пытаясь переплюнуть по популярности «Эвиту». Хунта обнаруживает, что аргентинских диссидентов «исчезнуть» куда проще, чем британских солдат.

Наше время производит лишь суррогатных варваров. Пресыщенные интеллектуалы могут тащиться от бездумной ярости берсерков-викингов; но в этом веке приходится довольствоваться бюрократическимбруталитаризмом, который безлично производят поденщики вроде Александра Хейга, Пол Пота и Дианы Фернстейн.

Псевдоварварские оперетки кончились взвизгом: футуристы стали фашистами, сюрреалисты стали сталинистами, панки превратились в «новую волну» и вернулись в Школу искусств. Почему воображаемое варварство привлекательно? Потому что «цивилизация, приближаясь к концу, становится все отвратительнее» (Фурье), и иллюзорная альтернатива в виде варварства кажется… чище.

Где же Конан, когда он нам так нужен?

УПРАЗДНЕНИЕ РАБОТЫ

Никто и никогда не должен работать.

Труд — источник чуть ли не всех человеческих несчастий. Назовите почти любое зло — оно происходит из-за труда или из-за того, что наш мир построен вокруг труда. Чтобы перестать страдать, надо перестать работать.

Это не значит, что мы должны перестать что-либо делать. Это значит, что надо создать новый образ жизни, основанный на игре; другими словами, это означает луддитскую революцию. Под «игрой» я понимаю также празднества, творчество, содружество, сообщничество, может быть, даже искусство. Игра — это больше, чем детская игра, как бы достойна ни была последняя. Я призываю к обобщенной радости и по-настоящему свободному безрассудству. Игра — это не пассивный отдых. Без сомнения, даже обычной лени и безделья нам нужно гораздо больше, чем мы сейчас можем себе позволить, каков бы ни был наш доход и профессия. Но как только пройдет навязанное трудом истощение, почти каждый предпочтет действовать. Обломовщина и стахановщина — это две стороны одной и той же фальшивой монеты.

Луддитская жизнь совершенно несовместима с существующей действительностью. Тем хуже для «действительности» — черной дыры, высасывающей последние соки из того немного, что пока еще отличает жизнь от выживания. Забавно — а может, и не очень — что все старые идеологии по сути консервативны, так как верят в труд. Некоторые из них, такие как марксизм и большинство разновидностей анархизма, верят в труд особенно страстно, потому что не верят больше почти ни во что.