Анархизм. Сочинения одного из лидеров мирового анархического движения начала ХХ века

В то памятное время Сталелитейная компания Карнеги задумала раздавить Объединенную ассоциацию рабочих чугунолитейной и сталелитейной промышленности. Управляющий заводом Генри Клей Фрик получил приказ исполнить эту благородную миссию. Не теряя времени, он сразу же приступил к проведению политики уничтожения рабочего профсоюза, что ему успешно удавалось прежде, сея ужас в период управления угольными шахтами. Под шумок переговоров с рабочими, которые он намеренно затягивал, он совершил необходимые военные приготовления – укрепление завода, возведение высокого деревянного забора с гвоздями наверху и отверстиями для ружейных стволов. Затем в глухой ночи он ввел на территорию предприятия армию пинкертоновских молодчиков, что повело к ужасной бойне. Не удовлетворившись смертью одиннадцати жертв, убитых в столкновении, Фрик, как добрый христианин и свободный американец, развернул кампанию против беззащитных вдов и сирот расстрелянных рабочих, приказав немедленно выбросить их вон на улицу из жалкого жилья, предоставляемого им компанией.

Всю Америку взбудоражило это бесчеловечное насилие. Раздались сотни голосов протеста и призывы к Фрику прекратить свою политику и не заходить слишком далеко. Да, от протестов сотни людей можно отмахнуться как от назойливых мух. Активно отреагировал на насилие в Хомстеде лишь один – Александр Беркман. Да, он был анархистом. Он гордился этим фактом, потому что анархизм был единственной силой, которая делала разлад между его духовными устремлениями и внешним миром чуть более сносным. Однако не анархизм как таковой, а жестокое убийство одиннадцати сталелитейщиков побудило Александра Беркмана к совершению покушения на жизнь Генри Клея Фрика.

История политических убийств и покушений в Европе дает нам много ярких примеров влияния окружающей обстановки на восприимчивого человека.

Речь в суде Вайяна, бросившего бомбу в зале Национального собрания Франции во время заседания 9 декабря 1893 года, дает ясное представление о психологии таких актов.

«Господа, через несколько минут вы вынесете мне приговор, но, слушая ваш вердикт, я, по крайней мере, буду удовлетворен тем, что ранил нынешнее общество, это проклятое общество, где нередко один человек швыряется деньгами, на которые можно прокормить тысячи голодных семей, бесстыдное общество, позволяющее немногим монополизировать все общественное богатство, а у сотен тысяч несчастных бедняков нет даже куска хлеба, что бросают собакам, и целые семьи, лишенные самого необходимого, сводят счеты с жизнью.

Да, господа, если бы правящие классы могли спуститься вниз к этим несчастным! Но нет, они предпочитают оставаться глухими к их мольбам. Видимо, сама судьба неудержимо влечет их, как королевскую власть в XVIII веке, в пропасть, которая поглотит их, ибо горе тем, кто, считая себя высшими существами, присваивает право эксплуатировать тех, кто ниже их! Наступает момент, когда народ, больше не рассуждая, поднимается, как ураган, и сметает все перед собой. И мы увидим насаженные на пики окровавленные головы.

Среди эксплуатируемых, господа, есть два рода людей. Одни не понимают, кто они такие и кем могут быть, считающие, что они рождены быть рабочими и довольствоваться тем немногим, что им дают в награду за их труд. Но другие, напротив, думают, учатся и, оглядываясь вокруг, видят общественные беззакония. Разве они виноваты, что у них не затуманен взор и они страдают при виде страданий других? Они бросаются в бой и становятся носителями народных чаяний.

Господа, я принадлежу ко второму разряду. Куда бы я ни поехал, где бы я ни был, везде я встречал несчастных, согбенных под игом капитала. Везде я видел те же раны, вызывавшие у меня кровавые слезы, даже в отдаленнейших уголках Южной Африки, где, как мне казалось, уставший от болезней цивилизации человек может отдохнуть под сенью пальм и заняться изучением природы. Но даже и там, и еще яснее, чем где бы то ни было, я видел, как капитал высасывал кровь из несчастных рабов, словно вампир.

Затем я вернулся во Францию, где мне было суждено увидеть, как ужасно страдала моя семья. Это было последней каплей, переполнявшей чашу терпения. Устав вести такую горькую и подлую жизнь, я бросил бомбу в тех, кто в первую голову ответствен за социальные бедствия.

Меня упрекают, что эта бомба ранила многих. Позвольте мне, между прочим, заметить, что, не убивай и не громи буржуа во время революции, они, возможно, до сих пор пребывали под игом дворянства. С другой стороны, представьте всех убитых и раненных в Тонкине, Мадагаскаре и Дагомее, прибавьте сюда тысячи и миллионы несчастных, умирающих на фабриках, в шахтах и повсеместно, где крутятся мельничные жернова капитала. Еще добавьте умирающих от голода – причем с согласия наших депутатов. Как мало рядом с этим значат ваши упреки.