Анархо

Кажется, он хотел спросить что-то ещё, но дверь неприятно скрипнула, царапнув бетонный пол металлом обшивки. Молодой вертухай бросил всего одно слово: «Завтрак!» и обитатели камеры спешно заторопились на выход. Беззубый мужичок весело засеменил к двери, подтягивая свои сползающие засаленные трико. Бомж, что гнездился на нижней наре в углу под дверью, зашевелился и с каким-то суховатым скрипом сменил форму грязного катышка на нечто напоминающее прямоходящее существо. Седой осанистый мужик в растянутой тельняшке лениво зашаркал резиновыми сланцами. Пара молодых гопников, брезгливо сторонясь иных обитателей камеры, тоже пришла в движение по направлению к выходу.

Барбер было также вознамерился спрыгнуть со своих «трёх досточек», но вертухай остановил жестом, изрядно напоминающим нацистское приветствие.

— Вас это не касается, — сухо пояснил он.

— Совсем не касается? — растерянно уточнил Барбер.

— Заказы на питание оформляются в день поступления. Так что кормёжка только завтра.

— А иначе никак? Очень кушать хочется, — не стал таится Барбер, поскольку желудок уже давно и во весь голос пел свои заунывные песни.

— Сейчас — нет, — уверенно отрезал вертухай. — На ужин посмотрим, что останется.

С этими словами он проводил взглядом последнего состоящего на довольствии «гостя» камеры номер один и безапелляционно захлопнул дверь.

И время потекло. Сначала скоротечно, впитывая в себя детали и оттенки. Вот пришедшие с завтрака арестованные. Беззубый, благодушно и даже благостно младенчески улыбаясь, протягивает пухлую булочку с изюмом. Вот чумазый катышек бомжа мелко подрагивает в своём углу, очевидно погоняемый хлёсткими хвостами вечно сонных грёз. Вот гопников освобождают, ровно по графику, в 11:20 — в то время когда задержали. Вот им на смену приходит молодой вечно почёсывающийся нарик. Вот компания пополняется мужиком средних лет — завсегдатаем здешнего обиталища попаданцев в цепкие лапы серых нарядов.

— Это Витя, — пояснял Барберу, а заодно и всем окружающим, беззубый, тепло и многословно приветствовавший новоприбывшего. — Его жена из квартиры выживает, вот и вызывает ментов по два раза на месяц. Мол, Витёк руки распускает. Всё ждёт не дождётся, когда его в дурку на принудиловку сдать можно будет да квартирку продать.

— Тебе наверное, — хмурился седой и осанистый, — за длинный язык зубы повыбивали?

— Нет. Они сами! — не теряя блаженного благодушия отвечал беззубый. — Только этот вот, — засовывал в розовый рот грязный палец, — выбили. Но не до конца. Пенёк остался…

Когда камеру вывели на прогулку во внутренний дворик, небо распахнуло свою солнечную необъятность, а шумная и вечно разгульная улица как-то по-особому пахнула своей сокрытой от глаз торжественностью. Спецприемник понуро угнездился на самой набережной — одном из любимых мест отдыха горожан, где праздность, беззаботность и маленькие радости ввинчивались в каждый умощённый плиткой квадратный метр. Из-за толстой стены доносился девичий хохот и запах попкорна. Приторный, сладкий, маслянистый…

— Знаешь кафешку, тут рядом, пижонскую, с зелёными такими навесами? — лучился непосредственностью беззубый. — Так, нам там жрать готовят.

— Да, ну? — усмехнулся Барбер. — А, может, сразу кремлёвский повар?

— Точно тебе говорю! — не отступал мужичонка. — У них договор с нашей маленькой тюряжечкой.

— Ты лучше скажи, камеры по отдельности на прогулки выпускают?

— Ага, — бодро кивал беззубый. — Сначала первую хату, потом вторую, потом третью и четвёртую. Так учёт вести проще. Это сейчас заполненности никакой, а когда в одну хату, вместо сорока человек, по сто набивают, а то и по сто пятьдесят, тогда попробуй уследи!

— Ты, я смотрю, знаток, — чуть улыбнулся Барбер, окидывая взглядом нового знакомого.

Тщедушный, какой-то расхлябанный, щеки небриты и впалы, только вот глаза… Глаза лучились совершенно неестественной для этого места теплотой и почти детской наивностью. Похожий взгляд часто был у сынишки — ясный, любящий весь мир и такой глупый…

— А как же! — упирал руки в боки беззубый. — Я тут живу, можно сказать.

— Хулиганишь? — шутливо погрозил Барбер пальцем.

— Да, не, — пожал собеседник худенькими плечами. — Просто больше негде. На хату меня кинули риэлторы. В суде нашем, сам знаешь — если ты простой человек, попробуй докажи, что не верблюд. А так, хоть пожрать можно, да искупаться нормально, хоть разок в неделю.

— А в настоящую тюрьму загреметь не боишься, за постоянные прописки в этот «санаторий»?

— Так, я же ничего не делаю такого! — отмахнулся беззубый. — Это всё нарисовано на бумажке. Мелкие кражи, мелкое хулиганство и прочее. Наш участковый по фамилиям со своего участка проходится, да рисует всякое, чтобы отчётность была. Ну и меня, под некоторую мелочь сюда определяет, под разными фамилиями.

— Так, твою харю тут уже должны наизусть знать. Какие ещё разные фамилии?!