Анастасiя

Но судьба даровала ему значительно больше. Она наградила его вечной памятью в веках, о которой он скорее всего грезил, нанося на пергамент кровью сердца продиктованные строки. Когда кто-то из многих потомков исследовал после шестнадцатый век истории России, смутное время, воцарение Романовых, Иваново царство, всегда рядом со зловещей фигурой самодержца стоял укоризненный облик князя Андрея и трагическая судьба его близких.

* * *

К концу жизни Ивана стали мучить кошмары. Ещё один исторический документ оставил этот любитель эпистолярного жанра потомкам, не менее уникальный, чем его письма опальному князю Андрею. Это царский «Синодик», поминальник убиенных и замученных, начиная с 1567 и кончая 1575 годом. Его диктовал царь своим дьякам, вспоминая тысячи имен для постоянного поминания в храмах «за упокой». Какими они проходили перед ним, его жертвы, со многими из которых связывали его дружеские узы, личные отношения, часто родственные. Облегчил ли этот список его ночные видения? В этом списке более трех тысяч имен, малая толика из десятков тысяч замученных и казненных.

Вот цитаты:

«По заказу из Москвы 6 человек. В Клине Иона каменщик. Пскович с женами и детьми на Медне — 190 человек. В Торжку сожжен серебряник пскович, с женами и детьми — 30 человек»…

«По Малютиной скаске в ноугородской посылке Малюта отделал 1490 человек ручным усечением, из пищали отделано — 15 человек»…

Многих имен он не помнил. Про них написано: «В котором месте писано 10, или 20, или 50, ино бы тех поминали: „Ты, господи, сам ведаешь имена их“».

Синодик Иосифа Сталина до сих пор спрятан в архивах КГБ и полностью неизвестен. В нем должно было бы располагаться несколько миллионов имен.

Сталин в отличие от Ивана никогда не приказывал поминать свои жертвы. Их поминают другие.

«В котором месте писано 10, или 20, или 50, ино бы тех поминали: „Ты, господи, сам ведаешь имена их!“»…

Глава XVII

_{Ген тиранства. Кавказская легенда, или: «О последствиях катания на горных лыжах».}

И еще вспомнилось отчетливо…

Эту историю я, Анатолий Завалишин, услышал на Кавказе еще в студенческие годы. Однажды на каникулы мы с Лехой Васильевым — д′Артаньяном отправились в альпинистский лагерь, расположенный в Цейском ущелье на склоне Главного кавказского хребта, чтобы учиться катанию на горных лыжах. Тогда горнолыжный спорт только входил в моду. Летом там тренировались альпинисты, а зимой и весной работала горнолыжная школа. Давали инвентарь, тренера на группу из пяти-шести «чайников», и вперед, учись.

Палку под задницу, крючок на трос, и на бугеле вверх к леднику, который в солнечные дни ослепительно до боли в глазах сиял в вышине своей кромкой.

Черная гора Монах нависала над нашей одноэтажной турбазой, словно готова была раздавить всех, как муравьев.

Точнее говоря, это не каникулы были — месяц апрель, каникулы уже кончились, но мы сговорились с Лехой заранее, подобрали все хвосты, кое-как договорились в институте, и отправились.

* * *

Итак, шел апрель, нам было по двадцать лет. Внизу все цвело. На автобусной станции старухи-осетинки продавали тюльпаны, зеленый лук и шерстяные вязаные носки. А здесь сходили лавины, ослепительно блестел снег под горным солнцем, скрипели канаты старого бугельного подъемника и шипели на виражах деревянные горные лыжи, подбитые по краю стальной кромкой, выбрасывая в воздух снежные радужные вихри.

Кормежка в столовой альплагеря была на уровне пустых полок советских магазинов того времени. В продуктовом ларьке нашей базы продавался только чай в пачках, маринованные помидоры и огурцы в трехлитровых банках и развесные сухари из батонов. По вечерам мы сушили намокшую за день одежду и пили чай с сухарями, крепкий, как чифирь, нагревая воду полуторакиловатным кипятильником в трехлитровой стеклянной банке из-под маринованных помидоров, а потом высыпая в кипяток по полпачки индийского чая.

Иногда по вечерам Леха вынимал из чехла свою привезенную из Москвы гитару, и мы выходили в ночь под горы и звезды, такие ясные и близкие на горном небосклоне. Все рассаживались, кто на чем, на бревнах, на дровах, на заборе. Мужчины были храбры и решительны, девушки нежны и прекрасны.

Леха брал аккорд, и мы пели туристские песни, старомодные и наивные. Эти песни еще в далеком детстве папа пел мне на ночь, чтобы я быстрее заснул.

Сиреневый туман над нами проплывает,Над тамбуром горит прощальная звезда.

Или:

… День-ночь, день-ночь,Мы идем по Африке.День-ночь, день-ночь,

Все по той же Африке.

Или:

… На далеком СевереЭскимосы бегали,Эскимосы бегалиЗа маржой…

В смысле «за моржами». Тогда еще слова «маржа» в смысле «взятка» не существовало вовсе.

Певались под звездным небом и русские романсы. На фоне черных вечных гор они звучали особенно проникновенно.