Анастасия. Вся нежность века (сборник)

Всадники настроены решительно:

– Чего везешь, контра?! Давай сюда, что там у тебя, хлеб?! Какой товар, говорю!

Их намерения не вызывают сомнений: мужика хотят ограбить.

Солдаты спешиваются и, немного потоптавшись у саней и размяв ноги, принимаются прикладами сбрасывать грязную рогожу.

Под рогожей открывается гора скрюченных на морозе трупов со смерзшейся кровью на остатках одежды.

Красноармейцы разочарованно сплевывают и чертыхаются. Их интерес к поклаже пропадает на глазах. Видимо, такое им не в диковинку.

– Откуда такие? Сколько ж их тут? – цыкая зубом, лениво спрашивает один из солдат. Мужик машет головой через плечо, указывая на городишко:

– Вестимо, откуда. А сколько, не считал. Сколько наложили, столько и будет. Аль посчитать хотите? Считайте, считайте, все ли в сохранности. Считай, нам не жалко.

Всадники снова сплевывают.

– Ну, ты, не балуй тут, знаешь-понимаешь! Наша власть строгая. Документ имеешь?

– А то! Куда ж нам без документа? – Мужик степенно достает из-за пазухи какую-то бумажку.

Красноармейцы с серьезными лицами вертят и мнут ее в руках, видимо, не умея читать. Потоптавшись немного, они принимают решение:

– Давай воротимся к ротному, он грамотный, небось разберет.

К мужику:

– А ты стой туточки со своим «товаром», пока мы обернемся, понял? Документ у тебя конхвискуем покуда, понял?

Другой с многозначительным видом дополняет товарища где-то им слышанной и понравившейся фразой:

– До выяснения обнаруженных обстоятельств! – и поднимает указательный палец.

Мужик оказался покладистым.

– Понял, конешно, как не понять. Можно и постоять, отчего ж, оно и коню надо роздых дать. Куда я без документа денусь, обожду, конечно.

Так и не сойдя с саней во время всего разговора, он поудобнее устраивается на сиденье, будто и вправду намеревается дожидаться здесь ответа ротного.

Красноармейцы взбираются на лошадей и, гикнув, поворачивают назад. Винтовки болтаются у них за спиной.

Не успевают они отъехать и десяти метров, как мужик не спеша достает из-под овчины обрез и со своего места, почти не целясь, укладывает всадников одного за другим.

Их лошади, лишившись седоков, пробегают немного вперед и нерешительно останавливаются на дороге поодаль…

Подобрав полы большого овчинного тулупа, мужик сходит с саней, отбирает «документ» и деловито прячет у себя на груди.

Становится заметно, что он высок и силен, движения у него точные и быстрые и вообще он весьма расторопен. Он подходит к лошадям, уверенно поглаживает их по крупу, треплет морду, успокаивает и на всякий случай проверяет чересседельные сумки. Не найдя ничего интересного, свистом отгоняет лошадей, те отбегают назад по дороге и скрываются из виду.

Убитых красноармейцев мужик волоком тащит к своим саням. Обрывает на ходу красные ленты на папахах, комкает и бросает в сугроб, присыпает снегом. Осматривает их винтовки, щелкая затворами, и заталкивает к себе под сиденье. После этого привычно устраивает убитых сверху на розвальни, все так же что-то бормоча под нос.

Пока он возится в санях, смерзшиеся трупы смещаются, и среди них открывается невероятной красоты юное девичье лицо в обрамлении разметавшихся пепельных волос. Под глазами залегли страшные иссиня-черные глубокие тени.

Мужик замирает, как от удара, и долго стоит над девушкой неподвижно, не смея прикоснуться, пока у нее на спекшихся губах редкого прекрасного рисунка медленно-медленно тает упавшая крупная снежинка…

От этого лица веет вечностью и неземным просветлением.

Мужик, очнувшись наконец, бережно поправляет на девушке выглядывающую местами теплую беличью шубейку, стараясь укутать получше и потеплей, и аккуратно закрывает сверху сани той же рогожкой.

Очевидно, именно таким странным образом, между смерзшимися телами убитых, он надежнее всего смог упрятать свой бесценный груз.

Мужик взбирается на свое место возницы и трогает лошадь, все так же приговаривая, будто все еще продолжая разговор с красноармейцами:

– Сосчитай, поди, всех не сосчитаешь, да и кто считать-то будет?

* * *

Низко над дорогой, еще прижимаясь к горизонту, в фиолетовом небе восходит первая, пронзительно яркая, дрожащая на морозе крупная звезда.

Мужик поднимает к ней заросшее бородой лицо и вдруг с отчаянием кричит ввысь по-французски:

– Мой Бог, да сжалишься ты когда-нибудь над нами?!

Лето 1916 года Пикник в Царском Селе

Тот же голос, в котором слышны теперь легкие игривые интонации, произносит по-французски:

– Мой Бог, неужели вы не сжалитесь надо мной сегодня, мадам, над бедным усталым солдатом?!

Женский голос отвечает с некоторой заминкой сначала по-французски, затем повторяет по-русски:

– Да ведь я вас сама еле отыскала, несносный! Не окликни я вас там, у куртины возле павильона, вы бы, пожалуй, и не признали меня!