Анатолий Мариенгоф: первый денди Страны Советов

«Свердловск. 27 ноября 1929 г. Приехали вчера вечером. Спали бог знает как. Только сегодня к 6-ти в. достали номер. Выспались и сейчас сидим в ресторане при гостинице и ждём заказанных пельменей. Днём осматривали Ипатьевский дом, в котором были расстреляны Романовы. В верхнем этаже Музей Революции, в подвале комната сохранена в том виде, как было 10 лет назад».

«29

нояб. 29 г. На нашем вечере в Деловом Клубе. Свердловск. Забытая за кулисами Записная книжка “писателя”. Заявление в “Откомхоз”: на такой-то улице есть большой дом. Он принадлежит такой-то (частная собственность) и т.п.»

«30 ноября 29 г. Свердловск. В редакции комсомольской газеты “На смену”. Редактор: “Мы знаем, что по этому вопросу с нами не соглашаются некоторые взрослые

” (!) Изумительно хорошо вырвалось “взрослые”».

«1/XII 29. Свердловск. В Музее Революции интересное письмо Распутина, предостерегающее Николая, начинающ. войну с Германией и предсказывающего гибель от этой войны всей династии. Une terrible necessite (слова Тютчева Смирновой про смерть царевича Алексея, по слухам отравленного Петром). Эта меткая фраза подходит и к казни семьи Романовых в маленьком подвале дома Ипатьева (теперь Музей Революции, который я осматривал с Мариенгофом).

«1

дек. 29. Свердловск. “Центральная гостиница” (№187). Почти все приходящие к нам в гостиницу молодые поэты не могут взять верного тона, т.е. естественного. Одни от смущения излишне развязны, другие – напыщенны, третьи – утрированно деловиты. Особенно был смешон один (внешность маменькиного сынка), трещавший как сорока».

«3/XII

29. Свердловск. Диспут с уралапповцами в клубе пищевиков – к дек. вечером. Народу тьма. 200 чел. остались за бортом. <…> В середине диспута получили такую записочку: “На улице такая масса желающих попасть, что двери ломятся от напора. Я попал через вход на крыше, рискуя… многим. Это говорит об интересе к диспуту. Предлагаю устроить диспут в большем помещении”. Мы говорили хорошо. В конце речи – овации».

«Из приходящих “паломников”: два молодых прозаика держались прекрасно. Эти взяли верный тон. Очень толковые, хорошие, настоящие. Приятно было поговорить. Перед ними приходил монстр! Манерничанье, точно в 1913 году, и стихи – удесятерённая северянинщина, но без таланта Северянина. Не верится, что в наше время имеются и такие. Он думал по наивности, что мы его обогреем, – ушёл от нас, получив такой холодной душ, что мне стало его даже жалко».

«За Троицком, из Свердловска через Челябинск. Магнитогорск – совершенно новый, социалистический город, построенный по всем правилам новейшей техники. Жителей тысяч 20, новые дома, все улицы асфальтированы и т.п.»

«В центре города милицейский комиссариат. У входа стоит милиционер, который упрашивает прохожих “зайти на минуточку”, т.к. нужны “понятые”. При нас (мы проходили мимо) отбояривались от этой чести две девицы и их спутник, уверяя, что им некогда. Но их всё-таки, кажется, умолили. Два раза приставали к Мариенгофу, но он убегал, говоря, что он “приезжий”. В этом [есть] что-то глубоко провинциальное».355