Анатолий Солоницын. Странствия артиста: вместе с Андреем Тарковским

И когда я думаю о брате, который ушел из жизни столь рано, я вижу эти поваленные тополя, этот крутой берег Дона и двух людей, которые спокойно идут к обрыву, понимая, что их долг на земле выполнен – до конца.

Конечно, можно было бы еще многое сделать в жизни, но вот они, вскинутые ружья, вот он, обрыв реки. Ничего не поделаешь, надо прощаться с жизнью. Что же может согреть душу, дать ей силу перед смертельной минутой?

Я думаю, ощущение того, что предел обыкновенного тобой переступлен. Предел бытовой, обывательской жизни. Предел обломовской созерцательности. Предел премьера – любимчика публики, который абсолютно уверен, что он гениален и схватил самого Бога за бороду. Предел уверенности, что ты во всем разобрался – даже в «проклятых вопросах». Предел…

Да есть ли конец им, пределам? И разве есть конец у жизни шолоховского Игната из небольшого рассказа «Коловерть»?

Я думаю, что жизнь его, как и других героев великого писателя, поднимается от донской степи к тем звездам, которые мы видели с братом, когда сидели на лавочке у хаты, курили и думали о Шолохове, о болгарском журналисте Христо, о нашей жизни и еще о том, что будет с нами завтра.

В человеческом космосе

Анатолий был абсолютно неспортивным человеком. Ничего у него не получалось – особенно в играх с мячом.

В Саратове, на нашей Октябрьской улице, на углу, в старом деревянном домике, помещалась сапожная мастерская. Среди сапожников были молодые ребята, которые любили футбол не меньше нашего. Примерно раз в месяц, предварительно договорившись, мы играли с сапожниками в футбол.

Когда я заходил в мастерскую на переговоры, одноногий дядя Сережа, старший среди сапожников, смотрел на меня со злобой.

– Опять явился, ирод? – грозно говорил он. – А ну мотай отсюдова!

Но я не уходил, потому что гнев дяди Сережи был во многом напускной, да и ребята быстро вступались за меня:

– Да ладно тебе, дядя Сережа! Сами обувку и починим.

– Ты же сам футбол любишь, дядя Сереж…

Молотки стучали веселей, в мастерской уже витал азарт борьбы, и дядя Сережа бурчал больше для приличия, особенно в тот момент, когда я, дав знак ребятам, первым начинал выбирать обувь для футбольной игры. Такая привилегия мне была за то, что я играл в нападении, центровым.

Мостовая у нас была булыжная, упадешь или зацепишься при ударе – завоешь. Но все равно «рубились» всерьез. Иногда доходило и до горячего. Однажды меня так «подковали», что я месяца два лечил подбитую коленку.

В тот раз в нашей команде не хватало игроков. Толя вернулся с работы, глядел, как мы готовимся к игре.

– Возьмите меня, – попросил он так, что отказать было невозможно, хотя мы прекрасно знали, что играть он совсем не умеет. – Хоть на воротах постоять…

Помню, счет был равный, и матч заканчивался, потому что темнело. Ничья для нас была равносильна победе – мы же «шкеты», а сапожники – взрослые люди.

Но вот кто-то из сапожников несильно пробил по воротам.

Толька как-то нелепо подставил руки, и мяч, коснувшись его ладоней, влетел в ворота.

Игру мы продули, и я так разозлился на брата, что несколько дней с ним не разговаривал. С тех пор он больше не просился к нам в команду…

И вот прилетаю в Таллинн на премьеру спектакля по пьесе Леонида Андреева.

Пьесу «Тот, кто получает пощечины» я, разумеется, прочел. Из разговоров по телефону знал и то, каково будет решение спектакля: сцена будет представлять закулисную часть цирка, где пылятся сваленные в угол декорации, висят качели, которые по ходу действия будут раскачиваться высоко, а с них предстоит прыгать; прыгать надо и с бокового помоста, установленного метрах в двух от зеркала сцены, причем прыжок заканчивать кульбитом.

Я летел к брату и вспоминал пропущенный мяч от сапожников, и как «торчком» плавал Анатолий, и прочую его неспортивность.

Каково же было мое удивление, когда по ходу спектакля Анатолий выполнял трюки так, что вполне мог сойти за циркового артиста. Откуда что взялось?

И прыжки, и кульбиты, и качание на качелях (у меня дух захватывало, когда он пролетал над зрителями), – все это делалось пластично, уверенно, как бы играючи…

Потом не один раз приходилось мне точно так же удивляться. В «Анютиной дороге», играя начальника продотряда, он научился ездить верхом; в «Телохранителе» – карабкаться по скалам, как альпинист. А однажды, когда в фильме предполагалось, что он поведет машину, Анатолий сдал экзамен и получил водительские права.

Каждая роль как будто включала в действие дополнительные, никому не известные резервы, и все у него получалось. Наверное, секрет тут в той громадной ответственности, с какой он подходил к каждой роли.

Может быть, поэтому он иронически относился к актерам, которые специально занимались верховой ездой, фигурным катанием и т. д. Он считал, что все эти навыки должны приобретаться по ходу дела, в работе над ролью. Что они всего лишь подспорье в постижении сути характера персонажа.

Забавным получился у него разговор в актерском отделе «Мосфильма», когда он пришел туда, чтобы встать на учет.