Анатолий Зверев в воспоминаниях современников

И ещё — работал художник необычайно быстро. Некоторым это казалось небрежностью. Однако это не так. Он был просто заряжен творческой энергией. Картина сама, почти стихийно, выплёскивалась из него. Решение приходило мгновенно, а рука уже работала автоматически, смешивая краски, подбирая цвет. За всю жизнь Анатолий Зверев сделал несколько тысяч работ. Они не все однозначны, могут вызвать противоречивые мнения, но никого не оставляют равнодушными. Он, например, пользовался большой любовью некоторых официальных художников. Их Зверев называл «реалистами». К ним в мастерские, расположенные в старом центре Москвы, в бывшей гостинице напротив Художественного театра, он часто приходил ночевать.

А рядом с «реалистами» находилась квартира вдовы известного поэта Николая Асеева — Оксаны Михайловны, с которой Анатолия Тимофеевича связывали многие годы трогательных отношений. Была у этой квартиры и ещё одна тайна. Существует мнение, что Зверев не очень дорожил судьбой своих работ. Так вот в квартире Асеевой хранил художник тщательно подобранные, в больших твёрдых папках работы, которые он особенно ценил. Он показывал их лишь немногим. Мне довелось видеть эти работы и даже получить некоторые в подарок. Могу сказать — в папках хранились работы высокого музейного уровня.

Весть о смерти Анатолия Зверева стремительно облетела Москву. На его отпевании и похоронах собралось более тысячи человек. Смерть художника оплакивали не только в Москве. Его память чтили в Париже, Нью-Йорке, Лондоне, Мюнхене…

А мне лично наиболее памятны те минуты, когда он, заканчивая работу и внимательно сравнивая натуру с портретом, как всегда, произносил своё непременное: «Улыбочку!» — и делал последний мазок. А затем начинал тщательно выводить свои инициалы. «В конце концов, — говорил он, — моя подпись тоже что-нибудь значит».

«Еще бы, — отвечала я, — АНАТОЛИЙ ЗВЕРЕВ!»

АННА МЕССЕРЕР

Зачинатель русского нонконформизма

Анатолия Зверева я знала не один десяток лет. В молодости он иногда жил на даче моего отца, где много и вдохновенно работал. Нередко он заглядывал в нашу московскую квартиру и каждый раз оставлял нам на память о себе портрет какого-нибудь члена нашей семьи, либо нарисованный букет цветов, который в тот момент стоял на столе, либо рисунок приглянувшейся у нас в доме вещицы. У меня всегда были наготове краски и материал на тот случай, если на Толю найдёт вдохновение и ему захочется поработать. Он рисовал всех нас по многу раз, даже собака не оставалась без его внимания.

Иногда Толя пропадал надолго, и тогда в Москве появлялась очередная версия о его смерти. У меня были телефонные номера, которые он мне оставлял, как он выражался, «на крайний случай». По ним я выясняла, что Толя жив. За него всегда было неспокойно, так как он не имел постоянного пристанища и нигде не задерживался подолгу, опасаясь провокаций КГБ. Работники этого учреждения действительно были к нему «неравнодушны» и при случае пытались напомнить художнику о своём существовании. Нередко Толя появлялся со следами побоев и с грустной улыбкой пояснял: «Опять им на глаза попался».

Бытовая сторона жизни А. Зверева оставляла желать много лучшего. Но, как и подобает большому художнику, он стойко переносил все лишения, так как твёрдо верил в себя, в своё призвание и свой талант. В этом он находил поддержку со стороны друзей и коллег по искусству.

Толя, узнав о нашем решении эмигрировать из Советского Союза, охотно согласился написать мне дарственную на коллекцию его картин. Он даже сходил со мной в ЖЭК, чтобы оформить бумагу. При этом он сам поражался своему героическому поступку. По дороге он всё время бормотал: «Просто не верится, что я иду в советское учреждение, впервые за двадцать лет, наверное». Однако эта бумага мне не понадобилась, так как в государственной комиссии заявили: «Любые другие авторы, но не Зверев. Его картины не подлежат выкупу. Они за границу не выпускаются». Выручили друзья, и картины очутились на Западе.

Больше я о Толе ничего не слышала до того дня, когда случайно узнала о его смерти. У меня уже не было того московского телефона, по которому я могла бы связаться с ним или его друзьями. Никаких официальных сообщений в печати не было. Но на этот раз мне даже в голову не пришло перепроверять достоверность этого факта. Я сразу поняла: Толя умер.