Анатомия предательства, или Четыре жизни Константинова

– Что мы наделали, что наделали, – запричитал ещё громче Юрка, – нас теперь посадят?

– Не ссы, не посадят. За две бутылки коньяка не посадят, – не очень уверенно ответил Лёнька.

Машина остановилась, дверь открылась, и они вылезли на землю. Вокруг всё качалось, качалась земля, качался забор, качалась машина. И если бы они не были сцеплены друг с другом, то, наверное, упали бы. Милиционер взял Юрку под руку и завёл обоих в помещение, затем в кабинет.

– Левашёв, это что за клоуны? – спросил милиционера сидящий за столом капитан.

– Магазин бомбанули, соколики, – ответил тот.

– Какой магазин, они же на ногах не стоят? – капитан вышел из-за стола и подошёл к ребятам, – сними наручники.

Милиционер отстегнул наручники, и они сели на лавку.

– Сколько лет? – спросил капитан.

Юрка хотел ответить, но ничего не получилось. Язык не слушался. Он повалился на бок, но его удержал милиционер.

– Говорить сейчас бесполезно. До утра в разные камеры. Утром разберёмся, – сказал капитан и снова сел за свой стол.

Милиционер взял обоих под руки и вывел в коридор. Подвёл к двум открытым комнатам. В одну завёл Лёньку и замкнул дверь. В другую – Юрку и тоже замкнул.

В камере был полумрак. Юрка разглядел стоящую кровать и пошёл к ней, но по дороге упал и больно стукнулся коленкой. Его сильно замутило и вырвало прямо посреди комнаты. Он приподнялся, и его снова вырвало. Потом он кое-как добрался до кровати и рухнул на грязный матрац. Заснул моментально.

Проснулся резко, внезапно. Ничего не понимая, где он, что с ним, попытался встать, но сразу понял, что сейчас снова упадёт и сел. Голова раскалывалась, в желудке всё кипело. Была сильная жажда. Он попытался оглядеться, чтобы понять, где он. Ничего не получилось. Увидел в углу умывальник с краником. Тихонько, держась за стенку он добрался до него и открыл воду. Она была холодная и он начал лакать её с рук. Жар в груди утих, но голова продолжала сильно болеть. И тут он вспомнил. Вспомнил, как его с Лёнькой посадили в милицейскую машину, как Наташа назвала его дураком, как они с Лёнькой тащили тяжёлый ящик. Ему стало жутко, он понял, что сидит в тюрьме. Завалился на подушку и заревел. Ему было ужасно страшно. «Что будет, когда об этом узнает его отец? Узнают в школе?» Ужас сковал всё его тело. Он не мог подняться, не мог пошевелить рукой. Он мог только реветь. Всё громче и громче. «Он никогда не признается в любви Наташе. Он никогда не поедет в Москву поступать в Бауманку. У него вообще не будет ничего. Он будет сидеть в тюрьме. Много, много лет. Ну зачем, зачем он пошёл в этот проклятый магазин, зачем начал выдёргивать штырь?» Он ругал себя последними словами, он готов был биться головой о стенку, чтобы прогнать эти страшные мысли. Он ревел от жалости к себе. «Дяденька милиционер, отпустите меня, пожалуйста, я больше не буду», – сквозь всхлипывания бормотал он. Постепенно он затих, затем заснул. Он спал и надеялся, что, когда проснётся, ничего этого не будет. Он проснётся на своей кровати и получит взбучку от отца за то, что явился, изрядно выпивши.

Проснулся утром. Всё та же кровать, те же стены. Ничего не изменилось. В камере было светло. Голова по-прежнему сильно болела. Жутко хотелось пить. Он тихонько встал и пошёл к умывальнику. Посреди камеры была вонючая лужа блевотины. Он её старательно обошёл. Посмотрел на себя. Брюки тоже грязные, забрызганные тем, чем его вырвало. Руки в засохших кусочках чего-то вонючего. Он добрался до умывальника и тщательно умылся, прополоскал рот. Потом почистил брюки и рубашку. Напился вдоволь. Оглядел камеру. Все стены были исцарапаны похабными рисунками и надписями. Ему стало жутко.

***

И вот спустя более двадцати лет он снова в такой же камере. Почему так всё случилось? Почему это повторилось? За что это с ним? Судьба? Хотя вряд ли. Сам во всём виноват. И сейчас сам, и тогда, более двадцати лет назад.

3.3. ЛЁНЬКА

Началась утренняя проверка.

– Заключённый Константинов.

– Здесь! – поднимаясь, громко прокричал он.