Анатомия разума. Об интеллекте, религии и будущем

Естественно, я согласен. Если первое слово (человеческий) выбросить, я бы не согласился. Это мы уже обсуждали ранее, в первой главе. Было бы странно, если не смешно, полагать, что размышляющий, сознательный разум, который в одиночестве отражает становление мира, появился бы лишь в какой-то момент в процессе этого «становления», появился бы случайно, в связи с весьма специфическим биологическим устройством, которое в себе самом, совершенно очевидно, выполняет задание содействия определенным формам жизни в деле их самообеспечения, способствуя таким образом их защите и распространению: формам жизни, которые объявились позже и которым предшествовали многие другие, обеспечивавшие себя без помощи этого устройства (мозга). Лишь небольшая их часть (если подсчитывать виды) занялась «приобретением мозга». А до того, как это произошло, что же, имел место спектакль для пустого зала? Нет, можем ли мы определить даже таким образом мир, который вообще никто не созерцает?! Когда археолог реконструирует давно несуществующий город или культуру, его интересует жизнь в прошлом, действия, ощущения, мысли, чувства, человеческая радость и боль, существовавшие в то время. Но мир, существующий на протяжении многих миллионов лет, но о котором не знает, не размышляет ни один разум, представляет ли он собой что-то? Существовал ли он? Ибо не будем забывать следующее: говорить (что мы и сделали), что «становление мира отражается в сознательном разуме», – есть не что иное, как примелькавшееся клише, фраза, метафора. Мир дается не несколько раз, а лишь однажды. Ничего не отражается. Оригинал и изображение идентичны. Мир, протяженный во времени и пространстве, есть не что иное, как наше представление (Vorstellung). Опыт не дает нам ни малейшего намека на то, что мир может быть чем-нибудь еще – о чем хорошо знал Беркли.

Но романтика мира, который существовал на протяжении многих миллионов лет до того, вполне возможно, произвела мозг, взгляд которого, обращенный на себя, имеет почти трагические последствия, что я снова хочу проиллюстрировать словами Шеррингтона:

Энергетическая вселенная, как нам говорят, приходит в запустение. Она фатально приближается к равновесному состоянию, которое станет финалом – равновесием, в котором жизнь не сможет существовать. При этом жизнь развивается без остановок. Наша планета в своем окружении развивала ее и продолжает развивать. Вместе с этим эволюционирует и мозг. Если разум не является энергетической системой, как на него повлияет угасание вселенной? Сможет ли он уцелеть? Насколько нам известно в настоящее время, конечный разум всегда связан с функционирующей энергетической системой. Когда энергетическая система перестанет функционировать, что произойдет с ее разумом? Позволит ли вселенная, разработавшая и продолжающая разрабатывать конечный разум, погибнуть ему?[28]

Подобные соображения в некотором смысле огорчают. Смущает любопытная двойная роль, которую приобретает сознательный разум. С одной стороны, весь мировой процесс происходит на сцене, причем на единственной, или на судне, или в контейнере, внутри которого заключено все, а снаружи нет ничего. С другой стороны, создается впечатление, может быть и ложное, что во всей этой мировой суете сознательный разум связан с определенным особым органом (мозгом), который, будучи, несомненно, самым интересным устройством в мире животных и растений, тем не менее, не является уникальным, не является sui generis; поскольку, как и многие другие, он, в конечном счете, служит для поддержания жизни своего владельца, и именно этой цели он обязан своим появлением в процессе образования видов путем естественного отбора.

Иногда художник включает в картину (а поэт в поэму) не претендующего на многое второстепенного героя, олицетворяющего автора. Так, автор Одиссеи, как мне кажется, имел в виду себя, описывая слепого барда, поющего в зале феакийцев о битвах Трои и растрогавшего видавшего виды героя до слез. Подобным образом в песне о Нибелунгах мы встречаемся с поэтом (когда Нибелунги пересекают австрийские земли) который, предположительно, является автором всей эпической поэмы. На картине Дюрера Все святые

изображены два круга молящихся верующих, в центре которых Троица, высоко в небесах, круг блаженных над ними и круг людей на земле. Среди последних – короли, императоры, папы и, если я не ошибаюсь, изображение самого художника, являющее собой скромную побочную фигуру, которая с равным успехом могла и отсутствовать.

Мне это представляется наилучшим сравнением смущающей двойной роли разума. С одной стороны, разум – это художник, нарисовавший всю картину от начала и до конца; однако в законченной работе он является несущественным аксессуаром, который вполне может отсутствовать без ущерба для производимого эффекта.