Анатомия разума. Об интеллекте, религии и будущем

Кратко можно следующим образом сформулировать сделанное предположение: сознание связано с обучением органической субстанции; органическое же умение бессознательно. Еще короче, однако несколько туманно и не исключая недоразумений, можно сказать: сознание – это становящееся, существующее же бессознательно.

Глава X

О нравственном законе

Я признаю открыто, что с изложенными выше гипотезами о сознании, проверку которых в деталях, если это вообще возможно, следовало бы передать хорошо осведомленным специалистам, я не согласился бы с такой легкостью, если бы не заметил, что они получают поддержку благодаря тому, что проливают свет на явления очень далекой от физиологии области, которая, однако, нам по-человечески очень близка. Именно здесь открываются возможности для естественно-научного понимания этики.

Во все времена и у всех народов самопреодоление составляло основу добродетели. Это видно уже из того, что этика всегда выступает в облачении требования «ты должен!». Иначе и не может быть потому, что именно то практическое поведение, в каких бы отдельных случаях оно ни проявлялось, которое мы называем высоконравственным, в положительном смысле значительным, оцениваем как мудрое, которому мы по различным причинам выражаем высочайшее уважение, восхищение, одобрение, всегда имеет то общее, что оно находится в определенном противоречии с примитивными желаниями.

Откуда берет начало это своеобразное, пронизывающее всю нашу жизнь противоречие между «я хочу» и «ты должен»? Ведь в высшей степени несуразно и неестественно постоянно требовать от каждого индивидуума, чтобы он отрекался от себя, подавлял свои прихоти, короче говоря, чтобы он был иным, чем он есть на самом деле. Действительно, именно в этом направлении сегодня, если не в открытом учении, то с позиции, занимаемой единицами против добродетели, направляются тяжелейшие и самые уничтожительные нападки против всякой нравственности, к которым я, кстати говоря, причисляю и основывающиеся в той или иной форме на утилитаризме.

«Я таков, каков я есть. Дорогу моей индивидуальности! Свободного развития заложенным во мне природным стремлениям! Сдерживание, самоотречение – бессмыслица, поповский обман. Бог – природа, а природа создала меня таким, каким считала нужным, каким я быть должен, любое другое „должен» – чушь».

Так или почти так звучит с разных сторон, так или сходным образом гласит во всяком случае принцип поведения, которому действительно следуют в очень многих случаях. И нельзя не признать в этом видимость справедливости. Простую и очевидную грубость этой максимы, которая, как кажется, опирается на естественное и бесспорное понимание природы, трудно опровергнуть. Перед нею мы с нашим, согласно нашему же признанию, непостижимым кантовским императивом в значительной степени бессильны.

Но, тем не менее, приведенная выше естественно-научная критика нравственности, слава Богу, весьма уязвима. Согласно современному взгляду на становление организмов можно, кажется мне, очень хорошо понять, что вся наша жизнь непременно должна быть и есть постоянная борьба с нашим примитивным «Я». О «должна быть» поговорим потом.

То, что мы называем нашей естественной самостью, нашей примитивной волей с ее врожденными стремлениями, есть коррелированный сознанием телесный завет наших предков, есть то, чем стали мы сегодня филогенетически. Однако мы – это значит те, кто постоянно обозначает себя как «мы» – находимся на острие генерации. Мы развиваемся. Каждый день нашей жизни в нас осуществляется находящаяся еще на полном ходу, эволюция нашего рода. В самом деле, жизнь любого индивидуума, даже каждый день его жизни, должен представлять, пусть и маловажный, элемент родового развития; след, пусть и незначительного, удара резцом по вечно незавершенной картине нашего вида, поскольку его суммарная мощная эволюция составлена из мириад таких малых ударов резца. Поэтому и должны мы на каждом шагу изменять, преодолевать, разрушать форму, которой только что обладали. Сопротивление примитивной воли представляется мне подобным физическому сопротивлению существующей формы резцу ваятеля. Поскольку мы одновременно и резец и форма, преодолевающий и преодолеваемое – это действительно существующее самопреодоление.

Эти размышления останутся, скорее всего, не более чем поэтической игрой слов, привлекательной для одних и отталкивающей своей неопределенностью других, если мы не сблизим их с развитыми в предыдущей главе взглядами на связь сознания с органическими событиями. На первый взгляд не очевидно, что это самопреодоление и есть родовой процесс развития, отражающийся в сознании. Можно было бы думать, что самопреодоление и сознание всего лишь движутся рядом, и первое в своей чудовищной медлительности в пределах короткого отрезка жизни индивидуума более второстепенно, во всяком случае не внедряется в сознание вместе с каким-нибудь жизненным переживанием.