Андеграунд

После этого он бросился вон из кухни, и, быстро собрав свои вещи, решительно покинул квартиру, хлопнув напоследок входной дверью. У Евгении тут же началась истерика, и продолжалась до завтрашнего утра. Что же касается меня, то я был противен сам себе, потому что понял, что упал еще ниже, чем падал до этого. Даже мои семечки и оплевывание в метро пассажиров, даже мой уход от Веры Павловны не опускали меня столь низко, как это мое разрушение счастья Евгении. А в том, что счастье ее было разрушено, я ни секунду не сомневался. Находиться рядом с ней мне не было никакого смысла, но я все же подождал до завтрашнего утра, наливая попеременно Евгении успокоительного и говоря слова утешения, и совершенно искренне жалея ее. Утром же я тихо собрал свои вещи, и тоже покинул квартиру вслед за майором. Несколько дней я провел на вокзале, а потом мне дали общежитие в институте. С Евгенией после этого я долго не встречался.

Глава шестнадцатая

Учеба в институте занимала у меня совсем немного времени, можно даже сказать, что я почти и не учился в нем, успевая, тем не менее, по всем предметам. Я был намного умнее большинства своих сокурсников, умнее настолько, что даже сам иногда поражался этому. Там, где остальные студенты, а это были в основном девушки, зубрили с утра до вечера, так что на них жалко было смотреть, я занимался своими собственными делами, главными из которых были размышления, а также изучение Москвы. В это время, кстати, началась перестройка, которая лично на меня ни капли не повлияла, ибо, как я уже писал раньше, на жизнь человека, погруженного в андеграунд, шторма и бури на поверхности океана не оказывают ровным счетом никакого влияния. Перестройка была штормом на поверхности океана под названием Россия, а я был жителем его темных и мрачных глубин, до которых раскаты грома и молнии на поверхности доносились в виде жалкого комариного писка, или не доносились вообще. С товарищами своими я держался подчеркнуто вежливо, и ни с кем из них в дружеских отношениях не состоял. Да они и сами особенно не пытались сдружиться со мной, инстинктивно чувствуя во мне изгоя, находящегося на дне страшной пропасти, подходить к краю которой они боялись. Примерно так же относились ко мне и преподаватели, отмечая, тем не менее, мои заслуги в учебе, и даже время от времени ставя меня в пример остальным студентам. Ради справедливости надо сказать, что я был не единственной белой вороной в своем институте, ибо здесь, как и в других вузах Москвы, училось столько странных людей, что многие из них на тот момент еще вполне могли дать мне фору. Для некоторых учеба в институте была своеобразным бегством от ужасов жизни, и они становились вечными студентами, обучающимися в одном месте по десять, пятнадцать, а то и по двадцать лет. Много было также очень странных преподавателей, для которых их педагогическая деятельность была всего лишь своеобразной формой андеграунда. Постепенно, наблюдая за студентами и преподавателями, а также за жителями Москвы, я пришел к выводу, что андеграунд является вообще главной формой существования русского человека. Что русский человек еще изначально, до своего рождения, погружен в андеграунд, что он уже рождается узником подземелья, и всю жизнь живет под землей, отчаянно пытаясь от рождения и до смерти выбраться на поверхность. Что мой личный случай вовсе не исключение, что жизнь в России – это жизнь в андеграунде, что это вообще страна андеграунда, страна вечных сумерек, страна, опущенная под землю. И что просто одни об этом не догадываются по своему скудоумию, другие догадываются, и отчаянно пытаются выкарабкаться на свет Божий, а третьи знают наверняка, и ловко пользуются этим, заталкивая вниз тех, кто хочет сровняться с ними. В России нет ни одного нормального человека, и случай моей ненормальности – это вовсе не исключение, а всеобщее правило. И то, что внешне, на словах, все здесь пытаются выглядеть нормально – это их всеобщее фарисейство, или всеобщее помешательство. Россия – это одна большая психиатрическая лечебница, в которой все наперебой уверяют друг друга, что они совершенно здоровы, и лишь одному Богу известно, как такая страна вообще может существовать. Впрочем, я думаю, что другие страны не лучше, и вообще весь мир давно уже сошел с ума, учитывая то количество войн и ужасов, которые в нем творятся. А вообще, как я уже говорил, заграничный андеграунд меня нимало не интересовал, я жил в своем личном, русском андеграунде, и пытался разобраться, по каким же законам он существует.