Андерсен

«…все это только последствия того, что Вы вечно носитесь с самим собой, со своим великим „я“, воображаете себя будущим гением. Милый мой, должны же Вы понимать, что эти мечты несбыточны, что Вы на ложной дороге. Ну вдруг бы я вообразила себя императрицей Бразильской, неужели бы я, увидев всю тщетность моих попыток уверить в этом окружающих, не образумилась бы наконец и не сказала самой себе: „Ты — госпожа Вульф, исполняй свой долг и не дурачься!“ И неужели я не согласилась бы, что „лучше хорошо выполнять маленькую роль в жизни, нежели плохо большую“ только потому, что я сама забрала себе в голову этот вздор?»^[77]

И верно, Андерсен никогда бы не стал великим писателем, если бы последовал советам госпожи Вульф. Но он стал им, отчасти потому — что им не последовал. Хотя в январе 1827 года он пребывал в глубоком отчаянии. Мейслинг внушал ему мысль не только о незначительности его таланта, но и о его полном ничтожестве, и отчасти ему это удавалось. Как сообщает Андерсен в автобиографических записках, он хотел тогда умереть: «С этой мыслью я ложился спать по вечерам, с ней просыпался утром». Возможно, под влиянием этих настроений он пишет крайне эмоциональное стихотворение «Умирающее дитя»:

Как устал я, мама, если бы ты знала!Сладко я уснул бы на груди твоей…Ты не будешь плакать? Обещай сначала,

Чтоб слезою щечки не обжечь моей.Здесь такая стужа, ветер воет где-то…Но зато как славно, как тепло во сне!Чуть закрою глазки — света сколько, света,И гурьбой слетают ангелы ко мне.Ты их видишь?.. Мама, музыка над нами!

Слышишь? Ах, как чудно!.. Вот он, мама, вотУ кроватки — ангел с белыми крылами…Боженька ведь крылья ангелам дает?..Все цветные круги… Это осыпаетНас цветами ангел; мамочка, взгляни!

А у деток разве крыльев не бывает?Или уж в могилке вырастут они?Для чего ты ручки сжала мне так больноИ ко мне прильнула мокрою щекой?Весь горю я, мама… Милая, довольно!Я бы не расстался никогда с тобой…

Но уж только, мама, ты не плачь — смотри же!Ах, устал я очень!.. Шум какой-то, звон…В глазках потемнело… Ангел здесь… все ближе…Кто меня целует? Мама, это он!^[78]

Над чрезмерным мелодраматизмом этих стихов (перевод на русский достаточно адекватен) всласть посмеялись и Шарлотта Эленшлегер, и новая поклонница таланта Андерсена младшая Хенриетта Вульф, дочь его покровителей Вульфов, ставшая впоследствии самым верным другом поэта. Тем не менее стихотворение, впервые напечатанное вместе с параллельным текстом на немецком языке, скоро приобрело популярность и было напечатано в переводах на несколько языков, в том числе и в России (в 1856–1901 годах оно было напечатано в семи различных изданиях)[79]. Андерсен осмелился вставить его в письмо Йонасу Коллину, оправдывая нарушение запрета на творчество тем, что стихотворение «вылилось само собой» всего за несколько минут и написать его труда не составило. Из чувства долга он также показал его Мейслингу, который, вызывая своего ученика в ректорский кабинет, часто называл его «ослом» и «бездарью».