Андре Ситроен

Российскую императрицу Елизавету Петровну в свое время прочили в супруги французского короля Людовика XV. С тех пор осталась у нее слабость ко всему французскому. Любовь к галльскому наречию она смогла внушить и своим придворным. Так французский стал вторым, а иной раз и первым, родным языком для российских дворян. Пушкину снились французские сны, Лев Толстой, не стесняясь, треть своего знаменитого романа написал по-французски. О любви к Парижу и говорить нечего. Самый большой, самый яркий и соблазнительный город Европы манил, разочаровывал и разорял пришельцев из России, но любовь к нему от этого не гасла.

И до сих пор в наших глазах Париж — город особенный. Который стоит мессы. Да что там какое-то католическое богослужение! Увидев Париж можно и умереть спокойно, согласно одной русской поговорке. Перелицованной, правда, со средневекового итальянского присловья «Увидеть Рим и умереть», отмечавшего попросту дикую антисанитарию папского города в те далекие времена. Но нам-то что за дело! В Париж! В Париж!

Сколько счастливцев заочно влюбились в этот город по картинам импрессионистов, по фотографиям, по кинофильмам! Однако, этот вожделенный Париж — город совсем не старый. Более того, этот город совсем не тот Париж, в котором жил д’Артаньян, и даже не тот, в котором обитали герои Бальзака. Не тот вечно бунтующий город, от которого короли сбежали в недальний Версаль (что, впрочем, их не спасло). Этот вечный революционер весь девятнадцатый век регулярно сотрясал Европу большими и малыми восстаниями.

Императору Наполеону III это, наконец, надоело. В 1850-х годах он дал приказ префекту округа Сена Жоржу-Эжену Осману (Georges-Eugène Haussmann) (1809–1891) начать перестройку самого большого средневекового города, каким тогда еще оставался Париж. Приказ был подкреплен выделением на проект обновления столицы громадной суммы более чем в 2 миллиарда франков. Это около 1.5 миллиардов долларов в нынешнем исчислении.

Перестройка вылилась в снос старых средневековых, д’Артаньяновских еще времен, кварталов, прокладку на их месте широких проспектов и бульваров и возведение вдоль новых улиц высоких современных доходных домов. Образ свободы на баррикадах, таким образом, остался только на картинах художников-романтиков. Последние парижские бунтовщики, коммунары, убедились в этом на собственном опыте. Широкий бульвар баррикадой не перегородишь. А и перегородишь — солдаты с другого конца улицы сметут ее одним артиллерийским залпом. А затем довершат дело кавалеристы.

Зато новый Париж получил широкие площади (например, площадь Звезды вокруг Триумфальной арки), обустроенные зеленые парки (Булонский и Венсенский лес), прекрасный водопровод и не менее прекрасную (pardon!) канализацию, куда со времен еще барона Османа и до сих пор водят экскурсантов.

Впрочем, бедняки, горючий материал всех парижских революций, этими прелестями цивилизации насладиться не могли. Их вытеснили на окраины, а то и вообще в провинцию. Снять квартиру в новых домах было по карману только людям состоятельным. Построив на месте старого Парижа новый, его и новыми обитателями населили.

Такими новыми парижанами стало и семейство Ситроенов. Они проживали в окрестностях знаменитой парижской Оперы, на улице Лаффитт (Rue Laffite) в доме номер 44. Здесь 5 февраля 1878 года в половине первого ночи у Леви Ситроена родился пятый, самый младший, сын, которого назвали Андре.

Фамильная история

Далеко давным, годов за двести…

В.Маяковский

Ситроен — фамилия совсем не французская. Об этом говорит и ее написание: Citroën. Не будь двух точечек над e (этот значок называется трема

), французы читали бы ее «ситрён» А вот голландцы прочли бы правильно. Знакомое ведь слово, «ситрун» по-голландски «лимон, цитрон».

Еще более чем голландское написание фамилии, происхождение семьи выдавало имя папаши Ситроена. Леви — имя чисто еврейское, и ни в каких святцах оно не значится.

К моменту рождения Андре Ситроена «лимонной» его фамилии исполнилось уже лет шестьдесят — ее носили два с половиной поколения.

Семейная традиция хранила память о пра-прадеде, которого звали Яакоб. Фамилии у Яакоба не было, поскольку в 1750 году, когда он родился, простолюдинам в Европе фамилию иметь нужды не было. Яакоб и Яакоб.

Родился Яакоб в еврейском квартале Амстердама. Амстердам был тогда самым еврейским городом Западной Европы. И неспроста.