Андреевский флаг

Двухмачтовый бриг, как бездомный гончий пес, сиро стоял на якорях, охраняемый крепким таможенным караулом Афанасия Крыкова. Красавец «Тритон», покачиваясь на катившихся под его форштевнем[49] волнах, церемонно приседал и кланялся русским галерам, совсем как благовоспитанная девица в глубоких реверансах. «Эх, когда же наконец с наших верфей… такие вот быстрокрылы будут сходить? Он ведь, ястреб, нежданно-негаданно появляется… истый лазутчик, черт его дери, а почует неладное – р-раз, и исчезнет, как птица! А для морского разбойника иль царского сторожевика сие первое дело. – Иевлев раскострил трубку, пыхнул голландским табаком, а в душе новый вопрос: – Неужто забыл обо мне граф Ягужинский? Вспомнит ли просьбу мою? С “Тритона” почти два месяца как снят шведский штандарт, а воз и ныне там… Ни капитана, знающего паруса… ни стяга русского… А пушки да крылатый ход нынче Архангельску позарез, о-о как нужны!» Глянув еще раз со стылой тоской на трофей, капитан-командор продолжил обход.

У артели каменотесов Иевлев задержался, поглядел, как идут работы, как складывается на подводы готовый камень, поддержал мастеровых:

– Бог в помощь, ребята! Взопрели? Вижу… Эх, сердяги, зело страданьев принимаете. Но сие зачтется! Не для меня, для себя стараетесь… Во благо города нашего, земли Русской! Отечества! Ну, ну… Духом не падайте, придет и наше время, легче бытовать будет! Светлее! Завтре дойди до моего командирского дому, Никита Семенович. – Капитан пожал заскорузлую и твердую от трудов руку подошедшего мастера. На плечах Никиты был наброшен «внапашку» старый зипун, пропахший конским потом.

– А шой-т зайтить-то? – усмехнулся каменотес. – Никак на распыл вызываешь, Сильвестр Петрович?

– Супонь! – Командор хлопнул Никиту по плечу. – Скажешь тоже – конь со смеху помрет. Муки ржаной пару мешков возьмешь для своих молодцов, столько же сухарей овсяных, да солонины бочку. Ты у меня мужик не перечливый… Телегу да двух оковалков[50] покрепче не забудь… Бочка тяжела дюже.

Никита выпустил сквозь прокуренную ржавь зубов сизую мохнатую струю табачного дыма; обветренные губы ежились, и он не без благодарности склонил голову.

– От всей души, Сильвестр Петрович. Благо, в заботах своих государственных… не забываешь нас, смердов… своёной милостью.

– Ты главное дело разумей, Никита Семеныч. Усиль рвение, выручай брат.

– Накажи Господь – да рази мы-т без понятия?! И так до потемок, глаз выколи, спины ломаем. Бабы по мужьям белугой ревуть!..

– Ладно, за дело, Семеныч! Бабы подождут – доля у них такая… Время! Вечером свидимся. Гляди, без перекосу!

Каменотесы поклонились начальству и вновь взялись за дело.

…Иевлев прошел мимо солдатских котлов; у костров слышались служивые шутки, кашевары смеялись:

– Ну, хозяйка, твой хлеб, наш ужин. Снимай пробу!

– Кулеш на славу удался!

– Топор, видать, нонче страсть жирный попался! Аха-ха-а!

– Служи не тужи, Голован. Давай езжай за дровами! Да гляди, шоб колесо дорогой не соскочило – удачи не будет.

– Тьфу, дурень. Без соплей склизко! Н-но-о, милыя-а! Гыть! Залетные!

…У причала хруст песка, звяк сабель, сухой горох барабанной дроби… Иевлеву отдали честь – мимо прошла рота солдат. «Левую вздень! Шаго-ом! Левой – ать! Ать!» Сквозь сизую щетку штыков над Двиной поднималось солнце.

* * *

По громкому счету Никодима Белого его подручные, растянувшись в цепи, принимали с двух карбасов[51] ядра, которые доставлялись по назначению: в крепостной арсенал и на бастионы к орудиям; одни для мортир[52], другие для гаубиц[53].

…Иевлев Сильвестр Петрович, продув трубку, бросил любезную в глубокий, как степной колодец, карман кафтана; направился к Никодиму, да вот незадача! Путь преградила телега-двойчатка с запряжкой аж в восемь коней-битюгов[54]. На подводах везли крепостные ворота, скроенные из толстых железных листов, с «репьями» и «жалами», с шипами и крутыми занозами. Следом за воротами грудастые битюги волокли кованые подборы, все вокруг лязгало, грохотало, гремело – не приведи Господь!

– Мать-то вашу!.. Принесло вас, чертей, ни раньше, ни позже!.. – Иевлев, нетерпеливо дернув коленом, пошел в обход конного поезда, когда зычный голос таможенника Крыкова заставил его обернуться.

– Капитан-командор! – Афанасий, чавкая сапогами по краю жирнючей зеленой лужи, не мог скрыть радости: – Милостью Божьей прибыл ваш капитан! Верно бают: «Обещанного три года ждут!»

– О́но! Когда? – Иевлев светился лицом.

– Да вот… совсем ничего, из Архангельска… От воеводы князя Прозоровского… прямой наводкой сюды, на рыбальском карбасе. Так шо ж прикажешь, Сильвестр Петрович?

– Ох, Крыков, Крыков!.. Лиходей ты! Некому тебя анафеме предать, таможня! Еще ёрничать будет! – усмехнулся в серые волчьи усы Иевлев; голос его звенел радостью. – Давай, Афанасий, его сюда! Немедля!

– Эгэ-гэ-эй! Господин капитан! – Крыков сорвал с головы красную, обшитую черным соболем стрелецкую шапку, призывно махнул. – Сюда-а! Сюда-а!

…Встреча двух капитанов произошла под грохот свозимых камней и ядер, под звонкий стук топоров, ржание тягловых лошадей и крики работников.