Андрей Белый. Новаторское творчество и личные катастрофы знаменитого поэта и писателя-символиста

В третьей главе, «Изобразительность Гоголя», собрано много интересных наблюдений над словесным мастерством писателя. «Живопись Гоголя, – пишет Белый, – рождена из движения, перемещения тела, огляда предметов: происхождение и линий, и рельефа, и красок – из музыки. Если ты неподвижно сидишь перед мольбертом – одна перспектива; если бегаешь и голова твоя поворачивается вбок, наискось, вверх, – перспектива иная: такая, какую дают японцы». Японство, смещение перспектив и стеклянный пейзаж характерны для первого периода. Механический натурализм второго и третьего периода, такая стилизация, как «японцы» первого. «Гипербола – там; гипербола – здесь; там – дифирамб, здесь – осмеяние; там – Хокусай, здесь – Ватто, остров Крит, вазы, Мексика даже».

Аналогия парадоксальная, спорная, но, несомненно, открывающая в искусстве Гоголя какие-то новые, никем еще не увиденные стороны. Не менее блестящи замечания Белого о «натуре» Гоголя. «Помещичий дом, – пишет он, – сад, двор, поле, лес даны зрелым Гоголем в жанре передвижников и в духе ландшафта, показанного Поленовым, Шишкиным. Там же, где выступает помещик и быт его дома, вовсе иная живописная школа: Бакст, Бенуа, Сомов».

В четвертой главе, «Стиль прозы Гоголя», автор изучает динамику гоголевских глаголов, гиперболизм эпитетов, язык существительных, звукопись и фигуры повтора.

В последней, пятой главе «Гоголь в XIX и XX веках» Белый цитирует слова Чернышевского: реформа, произведенная Гоголем, есть реформа самого языка. Из этой реформы вышла вся новая русская литература. Автор подробно останавливается на «гоголизме» символической школы и выясняет влияние творца «Мертвых душ» на Сологуба, Блока, Белого и Маяковского. В заключение он пишет: «Гоголем в нас пролился… до-классический стиль. Гоголь – типичнейший представитель в России не только особенностей стиля азиатического: в нем Гомер, арабизм и барокко и готика оригинально преломлены».

17 июля 1933 года в Коктебеле Белого постиг солнечный удар. Он скончался в Москве 8 января 1934 года. Смерть свою он напророчил в стихотворении 1907 года:

Золотому блеску верил,

А умер от солнечных стрел.Думой века измерил,А жизнь прожить не сумел…

После него осталось много рукописей; из них главные: «Поэзия слова. Зовы времен», «О поэтическом смысле», «Четыре кризиса», «О ритмическом жесте», «Словарь рифм» и огромная переписка.

Добавление первое

Издательство «Скорпион» анонсирует нового писателя – Андрея Белого – всей Москве. Он становится «восходящей звездой»: его бранят, о нем ходят странные слухи: он необыкновенный какой-то, поэт, мистик и «декадент»; во всем облике его что-то «особенное» – не предвестье ли новой религии? «Видели в нем, – вспоминает Зайцев, – общее с князем Мышкиным из „Идиота“. Передавали, что в университете вышел с ним случай схожий: на студенческом собрании, в раздражении спора, кто-то ударил его по щеке. Он подставил другую щеку».

На выставке «Мира искусства» в Москве Белый знакомится с Дягилевым и А. Бенуа. Ему предлагают сотрудничать в журнале и принимают его статью «Формы искусства». В хронике «Начало века» находим превосходную карикатуру на Дягилева: «Выделялась великолепнейшая с точки зрения красок и графики фигура Дягилева; я его по портрету узнал, по кокетливо взбитому коку волос с серебряною прядью на черной растительности и по розово, нагло безусому, сдобному, как испеченная булка, лицу… готовому пленительно маслиться и остывать в ледяной оскорбительной позе виконта. Дивился изыску я: сердечком, по Сомову, сложены губы; вдруг – дерг, передерг, остывание: черт подери, – „Каракалла“ какая-то, если не Иезавель нарумяненная, и сенаторам римским главы отсекающая… Что за жилет!

Что за вязь и прокол изощренного галстука! Что за слепительный, как алебастр, еле видный манжет!»

Весной 1902 года студент Бугаев был свободнее, чем в прошлом году, от университетских обязанностей; при переходе с третьего на четвертый курс экзамены заменялись зачетами. В мае он живет один в пустой городской квартире. Среди мебели в чехлах, пахнущих нафталином, читает Ницше, Мережковского, Розанова. Забегает к нему маленький «революционный студентик» А.С. Петровский. Каждый вечер они отправляются в кружок Владимировых; спорят о проблеме формы. Белый переполнен планами о построении теории нового символистического искусства.