Андрей Боголюбский

Когда Андрей, покинув Муравицу, соединился с братьями и половецкими князьями, они решили отступить ещё немного назад, чтобы дождаться отца. Однако оказалось, что Юрий с основными силами движется к Луцку другим путём; более того, он обогнал сыновей и уже подошёл к городу. Юрьевичи также двумя путями устремились к Луцку. Андрей по-прежнему двигался в передовом отряде. Когда он приблизился к городским стенам, то увидел развёрнутые стяги своего отца; тот уже вступил в битву. Впрочем, сражение протекало довольно вяло: лучане и «пешцы» Владимира «Матешича», выйдя из города, перестреливались с ратниками Юрия из луков, не сближаясь с ними. Сыновья Юрия поспешили поддержать отца. Но действия Андрея при этом оказались не понятыми его братьями: «не ведущим [им] мысли брата своего Андрея, яко хощеть ткнута на пешие (то есть атаковать «пешцев». — А. К.), — объясняет летописец, — зане и стяг его видяхуть не възволочен (не развёрнут. — А. К.)». Андрей начал действовать без всякой предварительной подготовки, не обставляя своё наступление привычными внешними атрибутами, вроде разворачивания стягов или трубных сигналов к бою. «Не величаву бо ему сущю на ратный чин, но похвалы ищющю от единого Бога, — свидетельствует летописец, — темь же пособьем Божьим, и силою крестною, и молитвою деда своего (Владимира Мономаха. —

А. К.) въехав преже всех в противныя, и дружина его по нем, и изломи копье свое в супротивье своем». «Изломить копьё» означало начать битву, вступить в непосредственное соприкосновение с противником. Но лучане принимать бой не собирались. Видя стремительное нападение нового врага, «пешцы» отступили к крепости по «гробли», то есть по оборонительному валу. Андрей едва ли не в одиночку устремился за ними. Его порыв не поддержали не только братья, по-прежнему не понимавшие его действий, но и собственная дружина, за исключением двух «меньших детских», то есть двух младших дружинников, княжеских слуг, которые, «видев же князя своего в велику беду впадша», бросились ему на выручку. Положение Андрея было отчаянным, «зане обьступлен бысть ратными (врагами. — А. К.), и гнаста по нем». Во время этой лихой схватки его конь был ранен двумя копьями, третье воткнулось в переднюю луку седла. «А с города, яко дождь, камение метаху на нь (на него. — А. К.),

един же от немчичь (немецких наёмников, служивших Изяславу Мстиславичу. — А. К.), ведев и (то есть узнав его. — А. К.), хоте просунута рогатиною, но Бог сблюде»

^{30}. Андрей уже готовился проститься с жизнью, вспоминал о несчастной судьбе другого русского князя, павшего в битве со своими сродниками, — великого князя Киевского Изяслава Ярославича (погибшего в битве на Нежатиной Ниве в 1078 году): «помысли и рече собе в сердци: “Се ми хочеть быти Ярославича смерть”[13], и помолися к Богу, и, выня меч свой, призва на помочь собе святаго мученика Феодора (Феодора Стратилата, память которого праздновалась в тот день. — А. К.),

и по вере его избави и Бог без вреда и святый мученик Феодор». В неменьшей степени Андрей был обязан спасением своим «детским», один из которых, защищая его, погиб. А ещё — собственному коню: хотя тот и был «язвен велми», то есть сильно изранен, но всё же сумел вынести князя из схватки. Сразу же после этого конь (по-древнерусски «комонь») пал. «Жалуя комоньства его», Андрей повелел похоронить коня на высоком берегу Стыри — с почестями, подобающими таковому подвигу. Вот и ещё один штрих для характеристики князя, свидетельство особой чувствительности его натуры. Впрочем, это можно рассматривать и как свидетельство живучести тех, ещё языческих, представлений о боевом коне и его роли в судьбе всадника, которые проявились, например, в истории величайшего воителя древности Александра Македонского, хозяина знаменитого Буцефала, или легендарного русского князя Олега Вещего.

Подвиг Андрея был по достоинству оценён современниками. И его отец Юрий, и дядя Вячеслав, и другие князья «вся радовахуся, видевше жива, и мужи отьни (отцовская дружина. — А. К.) похвалу ему даша велику, зане мужьскы створи паче бывших всих ту», — отмечает тот же летописец. И здесь в действиях князя современники увидели прежде всего не безрассудство и неоправданный риск, но Божье изволение, явственно проявившееся на нём. «Многажды бо Бог уметаеть в напасть любящая Его, но милостью Своею избавляеть» — вот главная мысль всего летописного рассказа.

(В поздней Никоновской летописи XVI века акценты смещены и оценки действиям князя даны иные, пожалуй, более понятные нам, с точки зрения наших сегодняшних представлений о военном искусстве и оправданности тех или иных действий. Когда Андрей явился к отцу и другим князьям, те, «видеша его пришедша к ним жива и охапивше (обняв. — А. К.) его, от радости начаша плаката, глаголюще сице: “Почто, возлюбленне, сам себе в напасть даеши?!.. Несть убо се мужество, но неискуство и неучение”. И много наказавше его утешиша, и сняша с него доспех, и много ран, не имуще крови, обретоша на нём».)