Андрей Миронов: баловень судьбы

16 декабря в Театре сатиры состоялась премьера спектакля «

Дон Жуан, или Любовь к геометрии» по пьесе швейцарского драматурга Макса Фриша. Триумф Миронова был фантастическим: после того как занавес опустился, публика в течение получаса аплодировала актерам и в большей степени – Дон Жуану. И это при том, что спектакль не содержал в себе никакой «фиги в кармане» и был далек от проблем современности. Это было красивое и зрелищное действо с великолепными костюмами и декорациями. Как писал театральный критик Смирнов-Несвицкий: «Постановка представляла собой тонкое кружево изысканных красок, сложнейших полифонических ритмов, фантастических костюмов, в которых люди походили на павлиньи хвосты, развернутые веерами цветастых радуг. Хотя „Дон Жуан“ и посвящался Плучеком проблемам нравственности, тем не менее все строение спектакля, скорее, устремлено было не к горячим спорам о современности, а к особому пониманию новых вкусов, новой красоты. Постановщик здесь представал избыточно изящным, слегка интересующимся отвлеченными философическими проблемами».

А вот как отзывалась об этом спектакле другой критик – Зоя Владимирова: «Дон Жуан, как понял его Миронов, – не двойник фришевского Homo Фабера, убежденного, что в ХХ веке всесильна одна только техника; перед ней пасуют, будто бы отходят на второй план все чувства человеческие, вся область лирики в широком смысле слова. Для героя Миронова геометрия – лишь поиск устойчивости в мире, где все так шатко, так уязвимо в нравственном отношении, способ уйти от гнета обыденщины в просторы чистой науки, где не будет ни принципиальной зыбкости, качальности суждений, ни мимикрии, рядящей темные дела в одежды добродетели, ни лукавой уклончивости морали. Геометрия – это надежно, это не обманет, не выдаст за истину того, что не является ею. Вспоминаю, с каким восторгом говорил этот Дон Жуан о том, что две параллельные линии так всегда и останутся параллельными, что окружность или треугольник ни разу не вызвали в нем отвращения или стыда…

В то же время герой Миронова совсем не «технарь», в нем не просматривается «геометрического» мышления и сухости, с таким складом ума обычно связанной. Скорее, это человек импульсивный, идеалист, вообразивший, что можно укрыться от житейских бурь за стабильностью геометрических фигур, за неизменностью уравнений и чисел, которые ни за что другое себя не выдают. Конечно, то была иллюзия, антитеза развращенному образу жизни; на этом пороге мироновский Дон Жуан не кончается, будет еще и синтез…

Существование Дон Жуана в спектакле отчетливо делилось на три стадии, соответственно трем поворотам судьбы героя. Первая – когда он еще наивен, неискушен в обманах жизни и не умеет отличать правду от лжи; любовь к геометрии не ставит его на этом этапе вне общества: он ведь собирается жениться, войти в него как равный (хотя настороженность к нему уже проглядывает, его и женить-то задумали, чтобы приручить, сделать таким, как все). Вторая – пущенная в ход машина порабощения, перемалывания личности, когда не он, Дон Жуан, соблазняет, а соблазняют его, расставляя капканы повсюду, куда он ни ступит; избавиться от навязанной ему роли не удается целых двенадцать лет. Наконец, третья стадия – превращение в нахлебника и сожителя герцогини Рондской, иначе говоря – отказ от опостылевшей ему «свободы» ради излюбленного своего предмета, которым он может теперь заниматься сколько душе угодно.

Эта предусмотренная Фришем схема, которую Миронов наполнил своим индивидуальным содержанием, объяснив в соответствии с собственным видением, что происходит с его героем в каждом отрезке действия…

Андрей Миронов, которого долго считали актером милостью божией, полагая, что ему все дается шутя, что он играет, как птица поет, уже в те молодые годы показал себя в этом спектакле художником, способным выработать концепцию, имеющим самостоятельный взгляд на пьесу, требующую для своего освоения зрелого ума. Прорваться сквозь дебри экстравагантностей Фриша куда как непросто. И жаль, что степень этой самостоятельности не была тогда же оценена по достоинству. Может быть, в этом случае обрела бы реальность мечта Миронова о Гамлете, на которого Дон Жуан непохож, но кое-какие подступы к нему он подготавливал…»

Действительно, Миронов играл Дон Жуана легко и непринужденно, хотя и несколько иначе, чем он был выписан в пьесе. У Фриша Дон Жуан был несколько отстраненным персонажем, человеком с холодным сердцем, которое было целиком и полностью отдано только одному предмету – геометрии. У Миронова же Дон Жуан был соткан из плоти и крови. По его же собственным словам: «Я не очень люблю эти новые формы: поэтический театр, интеллектуальный театр. Люблю, чтобы были люди – плоть, кровь. Это – традиции русского театра…