Андрей Платонов

Увы, не эти скромные и честные люди все решали. Прийти в Москву в 1921-м Платонову было не суждено, и его столичный книжный дебют был отложен на целых шесть лет, в течение которых траектория платоновского пути отклонилась далеко в сторону от торных литературных дорог. В высшем смысле эта отдаленность была для него спасительной, ибо подарила Платонову-писателю судьбу и обстоятельства жизни, каких не было ни у кого из даже самых одаренных и достойных его современников. Впрочем, если рассуждать умозрительно и придавать истории литературы сослагательное наклонение, то биография воронежского литератора могла бы сложиться иначе, будь он порасторопнее, и эти гипотетические рассуждения важны прежде всего потому, что показывают и доказывают особое положение Платонова в писательском сообществе Советской России.

В то время как воронежский рабочий-электрик боролся с местечковой косностью, многие молодые и не очень молодые люди, чувствовавшие призвание к литературе, уезжали в Москву, чтобы пробиваться на месте, а не ждать ответов из редакций. «Вы же на мои письма не отвечаете, а между тем мне говорили в Госиздате (и у вас, кажется, есть там объявление, что непринятые произведения возвращаются). Что же это такое, товарищи? Почему вы заховали где-то мои рассказы и не хотите их найти и возвратить. Ведь это очень нехорошо, тем более гос. учреждению, тем более по отношению ко мне, рабочему. <…> Я просто теряюсь и не знаю, как же вас еще просить и как мне преодолеть ваше молчание и равнодушие».

Люди, мыслившие более грамотно, действовали совсем не так. Они тоже было посылали первые опусы в Москву, но, убедившись, что ответа нет и не будет, бросали свои Владикавказы и Одессы, приезжали в столицу и устраивались в газеты, например в «Гудок», и там, голодая, бедствуя, пища для заработка фельетоны, сочиняли в свободное от работы время «Белую гвардию», как Булгаков, или «Зависть», как Олеша. Но они-то были беспартийные поповские либо дворянские дети и внуки с сомнительным белогвардейским прошлым, к тому же к паровозам, гудкам и прочей машинной дребедени равнодушные. А «техническому человеку» Андрею Платонову, железнодорожнику и сыну железнодорожника, участнику Гражданской войны, пусть не самому активному, но однозначно на стороне красных, сам Бог велел именно в этой газете работать. Случись так, мы имели бы еще более яркое гудковское содружество, случись так, произошла бы личная встреча двух великих — красного Платонова и белого Булгакова, но лично друг с другом незнакомые два сына века оказались связанными лишь посредством третьего — Виктора Борисовича Шкловского, угодившего в качестве героя и в «Белую гвардию» на роль Шполянского, и в «Чевенгур» на роль Симона Сербинова. Гудковский сюжет был в судьбе Платонова тем вероятнее и практически осуществимее, что в 1918–1919 годах в Воронеже проживал и активно работал как издатель поэт-большевик, товарищ Анны Ахматовой по первому Цеху поэтов Владимир Иванович Нарбут, который перетащил в «Гудок» Олешу с Катаевым (последний вывел Нарбута в образе колченогого в «Алмазном моем венце»). Но хотя Платонов в пору деятельности Нарбута уже печатал в Воронеже стихи, колченогий внимания на него не обратил и в журнал не позвал. В жизни Платонова невстреч было вообще гораздо больше, чем встреч…

Но одна и очень важная встреча в тот год у него произошла. Параллельно с неустройством литературных дел Андрей Платонов женился или, точнее, вступил на путь, приблизивший его (ибо брак был оформлен лишь в 1943 году) к этому уникальному событию в своей жизни. Уникальному по двум причинам. Во-первых, потому, что вопреки совету, который писатель Алексей Толстой дал писателю Михаилу Булгакову — жен, батенька, надо менять и настоящий писатель должен жениться не менее трех раз, — Платонов был женат единожды и на всю жизнь. А во-вторых, никто от Андрея не просто скромного, но яростно не приемлющего женскую любовь, утверждавшего, что «человек должен стремиться к соединению со всеми, а не с одной», ибо «в этом нравственность пролетария», — такого поступка не ожидал, и можно предположить, что позднее эта ситуация отразилась в повести «Эфирный тракт»:

«— Тебе, Егор, влюбиться надо! — говорили ему друзья. — Эх, напустить бы на тебя хорошую русскую девушку, у которой коса травою пахнет!..

— Оставьте, — отвечал Егор. — Я сам себя не знаю куда деть! Знаете, я никак не могу устать — работаю до утра, а слышу, что мозг скрежещет и спать не хочет!

— А ты женись! — советовали все-таки ему.

— Нет, когда полюблю прочно, в первый раз и на всю жизнь, тогда…

— Что тогда?

— Тогда… уйду странствовать и думать о любимой.

— Странный ты человек, Егор! От тебя каким-то старьем и романтизмом пахнет… Инженер, коммунист, а мечтает!..»